Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Такие же аргументы он высказывал и в письме Сандомирскому 24 мая 1919 года. Франция не может оставить Эльзас и Лотарингию в руках Германии. Население этих провинций не желает жить под властью Германской империи. Из крепости Мец на ее территорию может в любой момент вторгнуться германская армия. Свободное голосование среди жителей Эльзаса и Лотарингии невозможно – в эти края берлинское правительство переселило немцев из других регионов. А сколько французов погибло на войне? И вообще, главное – не допустить, чтобы Германия снова угрожала войной. А там и угроза войны как таковая отомрет[1814]. Почему? «Это не повторилось бы, по крайней мере, в течение полувека, а там пойдет новое – социализм, анархия…»[1815]

Как видим, Петр Алексеевич по-прежнему отказывался признавать очевидный факт: к концу мировой бойни большинство населения не только Германии, но и государств Антанты устало от войны настолько, что антивоенная пропаганда большевиков не вызывала отторжения в народах: напротив, революция казалась многим наилучшим средством навсегда покончить с войной.

Поражение Германии Кропоткин рассматривал как «великое мировое событие», которое «кладет конец навсегда монархической Европе и завоевательным войнам в Европе»[1816]. Теперь он жаждал такого же поражения Турции, надеясь, что оно «положит теперь конец ее армянским, болгарским, сирийским и т. д. зверствам»[1817]. «Что даст Азия, с нарождающеюся новою Германией, в Японии и, м[ожет] б[ыть], новым могучим мусульманским государством в Средней Азии (с центром в Кашгарии) – об этом еще рано гадать»[1818], – писал он Екатерине Половцовой в декабре 1918-го. Хоть и пожал плечами, но снова пожал ими правильно. Страна восходящего солнца вскоре доказала это. Правда, с завоевательными войнами в Европе, как мы знаем, все-таки получилось иначе. Это был еще отнюдь не конец…

* * *

Из письма Сандомирскому следует, что Петр Алексеевич не изменил своего отрицательного отношения к большевикам как некогда «пронемецкой» (в его глазах) партии. Но его отношение к Советской России было более сложным. С одной стороны, ее «цель, ее стремление совершить социальный переворот – общая цель всей нашей социалистической и анархической работы за последние 40–50 лет, – писал он. – Кроме того, я думаю, что как мало русской революции ни удалось бы совершить живучего в этом направлении, – она тем не менее набросает программу изменений в социалистическом направлении, которые так или иначе будут происходить в разных странах, в течение следующих 100–120 лет, – подобно тому как выполнялись в течение 19-го века введение политического равноправия и уничтожение крепостного права, провозглашенные Французскою Революциею». Но, с другой стороны, не уставал подчеркивать Кропоткин, «метод, которым большевики думают совершить переворот, из центра, якобинскою властью и террором, я считаю безусловно ложным, не достигающим своей цели; и я убежден, что он неизбежно ведет не только к неудаче, а и к суровой реакции, которая может продлиться не только у нас, но и вообще в Европе десятки лет»[1819]. И сообщения о «красном терроре» в России тоже не могут пробуждать симпатии к революционной России в трудящихся массах Запада, подчеркивал он.

Те же мысли Кропоткин высказал в письме к Брандесу, рассчитывая довести таким образом свою позицию до общественности Запада. Захватившая Петра Алексеевича к старости и нелогичная, с точки зрения анархизма, апология «оборонительных войн», приветствие несправедливого Версальского мира с его огромными выплатами странам-победителям не помешали ему сохранить ясность ума и точность анализа, когда речь заходила об оценке революции в России.