Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Дорога поражала своей живописностью: сосновые леса с березняком, крутые горные подъемы, речные берега, срезанные ледниками отроги, травянистые, полные цветов луга, и опять горы… Баржи с солью и мукой поплыли по Шилке. Не без труда учился Петр Алексеевич новому для себя делу: руководить командой вечно пьяных сплавщиков-«сынков»[247], чуть было не затопивших одну из барж. Тяготы и хлопоты уравновешивала непередаваемая красота пути по широкой, быстрой прозрачной воде, текущей между высокими, поросшими лесом горами. «Места нехорошие, бросает баржу (ведь она плывет силою течения) то на один берег, то на другой, справа утес, слева утес, пришлось грестись носовым и кормовыми веслами во сколько хватит сил. Целый станок я греб со всеми, да еще на предыдущем пришлось поработать, да еще как… А конечно, если работаешь в серьезную минуту, то необходимо навалиться с страшным напряжением, чтобы других одушевить»[248], – писал он брату об этом плавании.

Душу согревали матерные частушки на мотив «Дубинушки» с ласковым, незлобным поминанием «отцов-командиров» и их жен, что распевали «сынки». Петр Алексеевич «истерически плакал» от них в каюте, но думается, скорее смеялся до слез[249]. «Да, Саша, тут приходится иметь дело с народом», – писал он впоследствии брату. И довольно быстро Петр Алексеевич усвоил тот самый язык, на котором исполнялась «Дубинушка»: «на слова он неподатлив, брань любит, ей-ей так: ругнешь, уверяю тебя – работа лучше идет»[250].

Доплыв до верховьев Амура, Кропоткин сдал баржи и пересел на почтовую лодку, спускаясь еще на полторы тысячи верст вниз по реке и преодолевая могучие речные бури. Здесь ему приходилось постоянно грести, чередуясь на кормовом весле с простыми матросами[251]. Они проплывали мимо русских, китайских и маньчжурских городов и селений, высаживаясь на берег. Здесь Кропоткин имел возможность изучить быт и нравы, не похожие на те, которые он видел до тех пор. Так, ему впервые пришлось побывать за границей – в Китае, в маньчжурском городе Айгунь. Да, не Германия, не Франция и не Швейцария, а именно Поднебесная стала первой зарубежной страной, которую посетил Петр Алексеевич Кропоткин! Уже за Хабаровкой (нынешним Хабаровском), узнав, что оставшиеся позади баржи потерпели крушение, он вернулся назад, чтобы безуспешно попытаться спасти то, что еще можно было спасти, и избавить население низовьев Амура от неминуемого голода. Затем, пересев на один пароход, в Хабаровске – на другой, а потом и верхом по берегу Аргуни Кропоткин возвратился в Забайкалье, проделав обратную дорогу в три тысячи верст. Сотни верст верхом – через тайгу, болота. Последние триста километров – по горной тропинке через Газимурский хребет – место, которое считалось едва ли не самым диким и неосвоенным в Восточной Сибири[252].

В этом походе казачий офицер Петр Кропоткин выполнял обязанности капитана парохода «Граф Муравьев-Амурский». Прежний капитан допился до белой горячки и потому утратил даже ограниченные способности управлять судном[253]. Молодому офицеру удалось не только устранить опасные последствия этого неприятного ЧП, но и довести корабль до нужного пункта. Впоследствии Кропоткин то в шутку, то всерьез, когда как, приводил в пример эту историю как собственный опыт установления консенсуса между пассажирами и командой. И конечно же, это должно было послужить примером того, что «Анархия работает»: «От пассажиров я узнал, что капитан допился до чертиков и прыгнул через борт, его спасли, однако, и теперь он лежал в белой горячке в каюте. Меня просили принять командование пароходом, и я согласился. Но скоро, к великому моему изумлению, я убедился, что все идет так прекрасно само собою, что мне делать почти нечего, хотя я и прохаживался торжественно весь день по капитанскому мостику. Если не считать нескольких действительно ответственных минут, когда приходилось приставать к берегу за дровами, да порой два-три одобрительных слова кочегарам, чтобы убедить их тронуться с рассветом, как только выяснятся очертания берегов, – дело шло само собою. Лоцман, разбиравший карту, отлично справился бы за капитана. Все обошлось как нельзя лучше, и в Хабаровске я сдал пароход Амурской компании и пересел на другой пароход»[254].