Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Его участники, первоначально придерживавшиеся нигилистических воззрений, стали собирать библиотеку и постепенно эволюционировать в сторону более радикальных социалистических, народнических взглядов. Основными своими задачами кружковцы считали самообразование, сплочение передового студенчества и ведение пропаганды среди трудящихся классов российского общества[485]. Таким образом, речь шла о подготовке кадров революционных активистов «партии борьбы» из рядов интеллигенции, которые затем могли бы подготовить рабочих и крестьян к социальной революции. Отвергнув авантюризм Нечаева, молодые люди приняли «Программу для кружков самообразования и практической деятельности». В ней они провозгласили намерение вести борьбу против самодержавия, за «новую форму общественного устроения, основанного на полном самоуправлении, на всеобщем участии народа, мужчин и женщин, в решении общих вопросов, на принципе федеративной республики с девизом демократического социализма». Не считая, в отличие от Бакунина, что русское крестьянство уже готово к революционному восстанию, члены кружка Натансона – Чайковского были убеждены в необходимости широкой пропаганды среди трудящихся. При этом они предостерегали от чистой борьбы за политические реформы и свободы, полагая, что «такой переменой могут воспользоваться так называемые образованные классы, т. е. разного рода буржуа, а народу своей доли придется ждать еще очень долго». Поэтому необходимо способствовать «прогрессивному ходу общества», «растаптывать уважение к отжившим формам и вводить в сознание общества новые принципы», «развивать в нем новые требования истины и справедливости», а когда это сознание укрепится – организовать прогрессивные элементы и низвергнуть старый социальный строй[486]. Практическая деятельность кружка сводилась в первую очередь к помощи в организации групп самообразования, налаживанию контактов по стране, для чего в январе 1871 года в Петербурге был созван нелегальный студенческий съезд, и организации «книжного дела», то есть сети распространения революционной литературы в различных городах.

В 1871 году с группой Натансона – Чайковского объединился кружок, организованный в первую очередь слушательницами женских курсов по подготовке к университетским занятиям, которые открылись у Аларчинского моста в Петербурге. Наиболее активную роль в нем играли Перовская, Александра Ивановна Корнилова (1853 – ок. 1941), будущая жена Натансона Ольга Александровна Шлейснер (1850–1881) и другие[487]. Объединенный кружок стал расти, привлекать новых членов, сторонников и сочувствующих. Среди пришедших особо выделялись такие яркие фигуры, как Степняк-Кравчинский, Сергей Силович Синегуб (1851–1907), Клеменц, Чарушин, артиллерийский офицер Леонид Эммануилович Шишко (1852–1910). Связанные с петербуржскими группами кружки и инициативы появились и в других городах империи: Москве, Киеве, Одессе, Херсоне. Кропоткин, ведавший связями между кружками, утверждал в своих воспоминаниях, что им удалось создать «сеть кружков и колоний в сорока губерниях»[488]. За все время деятельности «чайковцев» в состав их петербургской группы входили тридцать шесть членов. Еще семнадцать человек сотрудничали с организацией, не входя в ее состав. В Москве действовал кружок «чайковцев», в состав которого входили двадцать два, в Киеве – двенадцать, в Одессе – четырнадцать человек. Кроме того, эмиссары организации вели работу в Вильно, Вятке, Казани, Минске, Орле, Перми, Ростове, Самаре, Саратове, Туле. Всего же выявленных полицией «чайковцев» насчитывалось 103 человека[489]. Впечатляют и масштабы издательской деятельности Большого общества пропаганды. В своих типографиях «чайковцы» издали в 1872–1877 годах двенадцать брошюр[490].

Огромное влияние на революционную молодежь оказал пример Парижской коммуны. С коммуной, свидетельствовал Степняк-Кравчинский, «русский социализм вступил в воинствующий фазис своего развития, перейдя из кабинетов и частных собраний в деревни и мастерские»[491]. Возникает острое чувство сопереживания, эмпатии. Перед молодым человеком «возникает картина громадного города, восставшего на защиту народных прав. С захватывающим дух волнением следит он за всеми перипетиями страшной драмы, которая разыгрывается на берегах Сены. Он видит потоки крови, он слышит предсмертные вопли женщин и детей, расстреливаемых на улицах Парижа. Но зачем эти слезы и кровь? За что умирают эти люди? Они умирают за освобождение рабочего… И в то же время до его слуха долетает песня русского крестьянина, созданная веками страданий, нищеты, угнетения. Вот он стоит перед ним, этот „сеятель и хранитель“ русской земли, подавленный безысходным трудом и нуждою, вечный раб то бар, то чиновников, то своего же брата-кулака. Правительство умышленно держит его в невежестве, и всякий грабит, всякий топчет его в грязь, и никто не подаст ему руку помощи. Никто? Так нет же, нет! Юноша знает теперь, что ему делать. Он протянет крестьянину свою руку»[492].