Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Софья Лаврова стала душой группы, которая, постоянно сносясь с самим Петром Алексеевичем, разрабатывала планы его побега. В кружок входили также, среди других, народники Мария Павловна Лешерн фон Герцфельд (Мейнгардт, 1847–1921), возвратившаяся из Швейцарии, Степан Васильевич Зубок-Мокиевский (1851–?), Николай Иванович Драго (1852–1922), Людмила Павлинова и доктор Орест Эдуардович Веймар (1843–1885)[610]. В курсе дела был и кто-то из сотрудников или охранников госпиталя.

Ключевая роль в организации побега принадлежала доктору Веймару – видному врачу, открывшему в Петербурге ортопедическую клинику и лечившему столичную аристократию, включая императорскую семью. Политикой он не занимался, но питал сочувствие к радикалам и революционерам. Он привлек к заговору своего младшего брата, студента-медика Эдуарда, и Марию Лешерн фон Герцфельд, которая в это время была проездом в Петербурге и гостила у заведующей хозяйством клиники Веймара[611].

Для бегства было решено воспользоваться прогулками Кропоткина. Совет «попроситься на прогулку» был передан Петру Алексеевичу через одного из солдат[612]. 2 июня он направил товарищу прокурора Игнатию Константиновичу Меркулову прошение о том, чтобы ему разрешили гулять на свежем воздухе по полчаса в день или хотя бы раз в два дня. 5 июня старший ординатор госпиталя, Николай Федорович Глинский, осмотрел пациента и дал рекомендацию разрешить ежедневные прогулки в саду и около госпиталя: это будет весьма полезно для его излечения! Желеховский дал такое разрешение, однако предписал выпускать его обязательно в сопровождении стражи, не давать контактировать с кем-либо во время прогулок и ходить только во дворе флигеля[613].

И вот Кропоткин, одетый в зеленый фланелевый больничный халат, получил сапоги, панталоны и жилет и отправился на свою первую прогулку в госпитале. Выйдя на широкий, поросший травой двор, размером в триста на двести шагов, он направился по тропинке вдоль здания, по которой одновременно взад и вперед, в десяти – пятнадцати шагах от него расхаживали часовые. Внимание Петра Алексеевича привлекли открытые ворота двора, через которые как раз ввозили дрова. Ему в голову пришел план побега через эту открытую дверь на свободу: к воротам должна была подъехать женщина на пролетке, сойти и дождаться выхода арестанта на прогулку в четыре часа дня. Он и люди с воли обменивались сигналами о том, что все в порядке: Кропоткин должен был держать в руках шляпу, а встречавшие – крикнуть, свистнуть, запеть или пустить на стену «солнечного зайчика»[614]. План этот был согласован арестантом и его освободителями, с небольшими уточнениями.

В последующие дни Кропоткин добился некоторых новых послаблений. 13 июня смотритель разрешил выдать ему сапоги и брюки из цейхгауза и носить собственное, а не казенное белье. Петр Алексеевич мог иметь любые книги и гулять по часу в арестантском дворе, с минимальным числом караульных. Бывало и так, что за ним при этом надзирал всего один служитель[615]. Сам арестант намеренно симулировал тяжесть своего состояния. «В первый раз, когда меня вывели во двор, я только мог ползти по тропинке по-черепашьи. Теперь же я окреп настолько, что мог бы бегать, – вспоминал он. – Правда, я по-прежнему продолжал ползти медленно, как черепаха, иначе мои прогулки прекратились бы; но моя природная живость могла всякую минуту выдать меня. А товарищи мои должны были в это время подобрать человек двадцать для этого дела, найти подходящую лошадь и опытного кучера и уладить сотню непредвиденных мелочей, неминуемых в подобном заговоре. Подготовления заняли уже около месяца, а между тем каждый день меня могли перевести обратно в дом предварительного заключения»[616].

В качестве пункта наблюдения Лешерн фон Герцфельд и Зубок-Мокиевский сняли квартиру на втором этаже серого деревянного дома с мезонином под номером 7. Он располагался наискосок от арестантского флигеля, напротив угла, образованного забором арестантского двора по Безымянному переулку и Костромской улице. Окна квартиры выходили на арестантский двор. Была куплена мебель, и квартиру обставили так, чтобы не внушать никаких подозрений[617].

Веймар и Лешерн купили за две с половиной тысячи рублей, собранных кружком, знаменитого орловского рысака по имени Варвар, который неоднократно выигрывал призы на ипподроме. Он считался строптивцем, однако, когда управлять лошадью взялся знакомый Петра Алексеевича, прекрасный наездник Александр Константинович Левашев, вологодский помещик, дело пошло на лад. Была куплена также пролетка и упряжь. Веймар и Левашев несколько раз отрабатывали маршрут, приучая лошадь останавливаться у госпитальных ворот и уверенно, быстро проходить путь[618].