Пианист

– Раствор! – рявкал он так, что эхо разносилось по всей площадке, и я хватал первое попавшееся ведро или кельму и изображал старательную работу.

Перспектива зимы, которая была уже совсем близка, особенно тревожила меня. У меня не было тёплой одежды и, конечно, не было перчаток. Я всегда был очень чувствителен к холоду, а если бы я отморозил руки при столь тяжёлой физической работе, я мог бы поставить крест на любой будущей карьере пианиста. Я наблюдал, как желтеют и краснеют листья на деревьях Уяздовской аллеи, как дует всё более холодный ветер, и на душе становилось всё мрачнее.

В те дни номерки, означавшие временное разрешение жить, обрели постоянный статус, и тогда же меня перевели в новые помещения гетто на улице Кужа. Наше место работы также переместилось в арийскую часть города. Работа над особняком на аллее подходила к концу, и нужно было меньше рабочих. Некоторых перевели на подготовку жилья для подразделения эсэсовцев в доме 8 по улице Нарбута.

Становилось всё холоднее, и у меня всё чаще немели пальцы при работе. Не знаю, чем бы всё кончилось, если бы на помощь мне не пришла удача – так сказать, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды я споткнулся, неся известь, и подвернул лодыжку. Теперь для работы на стройке я был бесполезен, и инженер Блюм назначил меня на склад. Был конец ноября, последние дни, когда я ещё мог надеяться сохранить руки. В любом случае, на складе было теплее, чем снаружи.

К нам переводили всё больше рабочих, которые раньше были заняты на Уяздовской аллее, – и всё больше эсэсовцев, которые были там нашими надзирателями, тоже переходили на стройку на улице Нарбута. Однажды утром мы обнаружили среди них человека, который был проклятьем нашей жизни, – фамилии этого садиста мы не знали и звали его «Вот-Тебе». Он получал почти эротическое удовольствие от того, что издевался над людьми определённым образом: он приказывал провинившемуся наклониться, зажимал его голову у себя между колен и избивал несчастного по ягодицам ременной плетью, бледнея от ярости и шипя сквозь зубы: «Вот тебе, вот тебе». Он никогда не отпускал свою жертву, пока та не теряла сознание от боли.

По гетто вновь пошли слухи о новом «переселении». Если это была правда – очевидно, что немцы были намерены окончательно истребить нас. В конце концов, нас осталось что-то около шестидесяти тысяч, и с какой бы ещё целью им намереваться убрать из города это небольшое количество? Мысль о сопротивлении немцам возникала всё чаще. Молодые мужчины-евреи были особенно решительно настроены сражаться, и то там, то сям начиналось тайное укрепление зданий в гетто, чтобы их можно было оборонять изнутри, если случится худшее. По всей видимости, до немцев дошли слухи о происходящем, так как на стенах гетто появились декреты, горячо убеждавшие нас, что никакого дальнейшего переселения не будет. Те, кто охранял нашу группу, каждый день повторяли то же самое, и для придания веса своим заверениям они официально разрешили нам отныне покупать на арийской стороне пять кило картофеля и буханку хлеба на человека и приносить их в гетто. Великодушие немцев даже подтолкнуло их позволить делегату от нашей группы свободно передвигаться по городу каждый день и закупать эти продукты от нашего имени. Мы выбрали отважного юношу по прозвищу Майорек, то есть «маленький майор». Немцы не знали, что Майорек, согласно нашим инструкциям, станет связным между подпольным движением сопротивления в гетто и аналогичными польскими организациями за его пределами.

Наше официальное право приносить в гетто некоторое количество еды положило начало активной торговле вокруг нашей группы. Каждый день целая толпа дельцов ждала нашего выхода из гетто. Они предлагали моим товарищам «чухи», поношенную одежду, в обмен на еду. Меня интересовали не столько эта торговля, сколько новости, которые приносили нам эти дельцы. Союзники высадились в Африке. Сталинград держал оборону третий месяц, а в Варшаве созрел заговор: немецкий Кафе-клуб забросали гранатами. Каждая такая новость воодушевляла нас, прибавляя нам стойкости и веры, что в ближайшем будущем Германия будет разбита. Очень скоро в гетто начались первые вооружённые расправы, прежде всего среди нечистых на руку элементов из нашего же числа. Был убит один из худших представителей еврейской полиции – Лейкин, печально известный своим усердием в облавах и доставкой положенной квоты на «Умшлагплац». Вскоре после него от рук еврейских убийц погиб человек по прозвищу Первый, бывший связным между гестапо и Еврейским советом. Впервые шпионам в гетто стало страшно.