Пианист

Постепенно ко мне вернулись решимость и воля к жизни. Однажды я пришел к Майореку и попросил его позвонить некоторым моим знакомым, когда он будет в городе, и спросить, не могут ли они вытащить меня из гетто и спрятать. Вечером я с колотящимся сердцем ждал возвращения Майорека. Он вернулся, но с плохими новостями: мои знакомые сказали, что не рискнут прятать у себя еврея. В конце концов, объясняли они с изрядным возмущением оттого, что я вообще посмел предложить такое, это же чревато смертной казнью! Ну что ж, ничего не поделать. Они сказали «нет». Может быть, другие окажутся человечнее. Я ни в коем случае не должен терять надежду.

Приближался Новый год. 31 декабря 1942 года неожиданно прибыла большая колонна с углём. Мы должны были разгрузить его в тот же день и сложить в подвале здания на улице Нарбута. Работа была тяжёлой и заняла больше времени, чем ожидалось. Вместо того чтобы направиться в гетто в шесть часов вечера, мы ушли только к ночи.

Мы всегда ходили одной и той же дорогой, шагая группами по три от Польной улицы до улицы Халубиньского, затем по Желязной в гетто. Мы уже дошли до улицы Халубиньского, когда во главе колонны раздались отчаянные крики. Мы остановились. Через мгновение мы увидели, что произошло. По чистой случайности мы наткнулись на двух эсэсовцев, пьяных в стельку. Одним из них был Вот-Тебе. Они обрушились на нас и стали хлестать плетьми, с которыми не расставались даже в пьяном кутеже. Действовали они методично, поочерёдно избивая каждую группу из трёх человек, начиная с головы колонны. Закончив, они встали на тротуаре в нескольких шагах от нас, достали пистолеты, и Вот-Тебе проорал:

– Интеллектуалы, выйти из строя!

В их намерениях не было сомнений: они собираются убить нас на месте. Мне оказалось трудно решить, что же делать. Если не выйти из строя, это может ещё больше взбесить их. В конце концов, они могут сами вытащить нас из колонны и повторно избить, прежде чем застрелить, в наказание за то, что не подчинились добровольно. Стоявший рядом со мной доктор Зайчик, историк и университетский преподаватель, дрожал всем телом, как и я, и так же, как и я, не мог принять решение. Но при втором командном окрике мы вышли из колонны. Всего нас было семеро. Я снова оказался лицом к лицу с Вот-Тебе, и теперь он орал лично на меня:

– Я тебя сейчас научу дисциплине! Где это вы столько шлялись? – он размахивал пистолетом у меня перед носом. – Вы должны быть здесь в шесть, а сейчас десять часов!

Я не ответил, не сомневаясь, что в следующую секунду он в любом случае меня пристрелит. Он взглянул мне в лицо мутными глазами, шатаясь, отошёл в свет фонаря, а затем внезапно объявил совершенно твёрдым голосом:

– Вы семеро отвечаете за то, чтобы довести колонну до гетто. Можете идти.

Мы уже повернулись, чтобы уйти, когда он внезапно рявкнул:

– Назад!

На этот раз перед ним оказался доктор Зайчик. Вот-Тебе сгрёб его за воротник, встряхнул и прорычал:

– Знаешь, почему мы вас бьём?

Доктор не ответил.

– Ну так знаешь? – повторил Вот-Тебе.

Стоявший в некотором отдалении мужчина, явно испугавшись, робко спросил:

– Почему?

– А чтоб помнили, что Новый год!

Когда мы снова построились в колонну, раздался следующий приказ:

– Запевай!

Мы изумлённо уставились на Вот-Тебе. Он вновь пошатнулся, рыгнул и пояснил:

– Пойте что-нибудь весёлое!

Смеясь собственной шутке, он повернулся и нетвёрдой походкой двинулся по улице. Через несколько шагов он остановился и пригрозил:

– И чтоб пели хорошо и громко!

Не знаю, кто запел первым и почему ему пришла в голову именно эта солдатская песня. Мы подхватили. В конце концов, вряд ли было важно, что петь.

Только сейчас, оглядываясь на это происшествие, я понимаю, как причудливо перемешались в нём трагедия и нелепость. В ту новогоднюю ночь горстка предельно измождённых евреев шла по улицам города, где проявления польского патриотизма многие годы были запрещены под страхом смертной казни, с полной безнаказанностью распевая во всё горло патриотическую песню «Hej, strzelzy wraz!» – «Эй, стрелки, вперёд!».

12. Майорек

Первое января 1943 года. В этом году Рузвельт объявил, что немцы будут разбиты. И действительно, они явно были уже не столь успешны на фронте. Если бы только этот фронт был ближе к нам! Пришли вести о поражении немцев под Сталинградом; это была слишком важная новость, чтобы её можно было замолчать или легко опровергнуть обычными заявлениями прессы, что даже это «не имеет значения для победоносного течения войны». На этот раз немцам пришлось признать очевидное, и они объявили трёхдневный траур – первое свободное время для нас за многие месяцы. Самые оптимистичные среди нас радостно потирали руки, твёрдо веря, что война скоро закончится. Пессимисты думали иначе: они полагали, что война продлится ещё какое-то время, но, по крайней мере, уже не оставалось ни малейших сомнений в её окончательном итоге.