Пианисты

Мать после его смерти очень сдала, хотя и нашла себе занятие – работала администратором в фирме друзей. Здесь, на даче, от деловой женщины не оставалось и следа. Ее бы никто не узнал в этом махровом свалявшемся халате или в старом тренировочном костюме с пузырями на коленях. Особенно когда она, имевшая всю сознательную жизнь помощника в саду, склонившись, ковырялась в грядке с цветами вдоль дорожки. Впервые я застал ее за этим занятием на кладбище, на могиле отца. Она неумело рыхлила цветничок вокруг серой, как старое мыло, мраморной плиты и указательным пальцем втыкала рассаду. Теперь она словно делала это ради него.

Она готовила котлеты и оставляла тарелку с обедом под дверью моей комнаты. Если я спускался на первый этаж, то старался делать это как можно тише, но лестница подо мной стонала на весь дом, выдавая меня с головой. Только вблизи я замечал, как мама постарела: даже затемненные очки, за которыми она пряталась, не могли скрыть ее морщин, вокруг опущенных уголков рта залегли глубокие складки. В движениях, в мимике появилась какая-то дрожинка, неуверенность. И я еще больше злился на себя оттого, что не могу быть ей опорой, а только прошу привезти алкоголь и какие-то продукты. Пару раз она даже захватывала посылки от сердобольных друзей – там были сигареты и бутылка подозрительного коньяка с криво наклеенной этикеткой. Помню, как я ухмыльнулся вначале, но, дождавшись, когда мать уедет, все же забрался в свой дальний угол наверху, чтобы словить кайф. Я даже приготовился морально, вспомнил некоторые техники кунг-фу по контролю над мыслями, но хотел одного – уйти в небытие. После сигареты и нескольких глотков пойла, оставившего во рту вкус дешевого одеколона, меня начал душить кашель. Сильно тошнило. Не просто тошнило – выворачивало наизнанку. И это были новые мучения. Прежними остались незамутненность моего сознания и предельная отчетливость происходящего. Я тогда с трудом выполз на крыльцо, сел на ступеньки и долго всматривался в ночное небо между нашими соснами.

* * *

Олег навсегда запомнил те свои полгода. Дача давала возможность спрятаться от жадных на расправу критиков, доброжелателей всей мастей, от друзей, чье стремление помочь вызывало только еще большее отторжение. Напиться не получалось, нанюхаться тоже.

Позже, когда пианист Олег Якубов создаст фонд помощи зависимым от алкоголизма людям, он будет рассказывать журналистам, что пришел к такому важному решению через свой собственный опыт, и предъявлять все эти многочисленные истории: о том, как пил по-черному много месяцев, как выходил в мир, если только требовалась еще бутылка, как мог очнуться на неведомой лесной опушке, как его обливали из ведра, чтобы привести в чувство, и как подолгу приходил в себя после жуткого алкогольного марева. Но только мать знала, что это не так. Не было никакого опыта. Были только напрасные попытки отстраниться от мира, от конкретности ужаса, который он носил в себе.