Пианисты

Я всегда любил звуки настройки: и когда музыканты в оркестре одновременно готовят каждый свой инструмент, а кто-то и партию свою разучивает, и когда настройщик работает с твоим роялем дома. Для меня это было каждый раз необычно, завораживающе. Кто-то помимо тебя прикасается к твоему, и только твоему инструменту, и он отвечает. Это звучит совсем не так, как под твоими пальцами, – несколько отстраненно, по-иному, кажется, что роялю даже не хочется отвечать, а вот поди ж ты, приходится.

В этом зале звуки совсем чужие, непривычные. Пусто, неуютно, даже в это теплое июньское время как будто холодно. И этот старый огромный «Красный Октябрь» уж больно похож на меня. Вернее, даже не похож, он и есть я, мой «внутренний я», выставленный на всеобщее обозрение: расстроенный, больной, искалеченный, поломанный, над которым почти надругались и не заметили того и каждое прикосновение к которому вызывает только страдание. Не звуки, а сплошные стоны и дребезжание. Что нужно, чтобы это звучало по-другому? Какой поворот ключа? Какие молоточки надо заменить? Какие струны оборваны окончательно и можно ли их залечить? Одна надежда на Женю.

Через неделю у клуба появилась афиша, нарисованная от руки местным художником:

«28 июня, в субботу, пианист Олег Якубов, лауреат международных конкурсов, исполнит произведения Шопена и Рахманинова. Вход свободный».

Директор клуба Вера Семеновна заверила Олега, что волноваться не надо. Они, помимо этой афиши, повесили объявления на дверях магазинов – и в дачном поселке, и в своем. Люди придут, артисты, мол, не каждый день сюда приезжают.

В день концерта Олег нервничал как никогда. В такой обстановке он выступал впервые. Больше всего сказывалось не то, что он не знал здешней публики, а его внутреннее состояние, о котором чужие не догадывались. Почему-то именно сейчас ему было особенно важно, придут ли, поймут ли, досидят ли до конца, воспримут ли то, что он хотел им сказать.

Он не мог усидеть в маленькой «гримерной», как здесь называли артистическую комнатку рядом со сценой, и без конца выглядывал в небольшое фойе. Через него, войдя в клуб с улицы, можно было попасть, минуя две пары дверей, в сам зал.

Стали появляться зрители. Первыми ворвались две шумные деревенские толстушки – в индийских полупрозрачных юбках и обтягивающих летних майках. Он не раз видел их в ближайшем магазине. За ними вбежали две девчонки среднего школьного возраста, видимо их дочери, которые тут же прошли в зал и вновь вернулись в фойе, чтобы поскользить, как на коньках, по плиточному полу, врезаясь друг в друга.

– А ну не бегать! Собьете же людей, – раздался знакомый сочный бас.

В высоком плечистом старике с палочкой Олег не сразу признал соседа, жившего через два дома на другой стороне улицы. Сегодня он был в непривычно выглаженной рубашке, темных брюках, чисто выбрит. По всему чувствовалось: постарался. Свободной рукой он помахал Олегу и прошел солидно в зал, опираясь на свою, как будто коротковатую для него, палочку, из-за чего вынужден был склоняться сильнее.

За ним просеменили под ручку две старушки, каких можно встретить в арбатских переулках – в неизменных крепдешиновых платьях с кружевными воротничками и брошками под горло.

Одинокий тщедушный старичок профессорского вида с интересом оглядывался вокруг, но то и дело опускал голову, как будто что-то искал у себя под ногами. Свои очки со сломанной и перемотанной пластырем дужкой он то снимал, то надевал. Пару раз оглянувшись на Олега, он прошел в зал.