Пианисты

Только после депрессивной весны он стал приходить в себя. Сидел подолгу с книжкой под соснами в полюбившемся плетеном кресле. Мог долго смотреть на облака и вслушиваться в стрекот легкого самолета, кружившего над ближайшим аэродромом. Иногда выходил в ближайший поселок, чтобы купить себе бутылку кефира. Наблюдал алкашей, кучкующихся у магазина, работяг, заехавших за буханкой хлеба на тракторе. Ему казалось, что это люди с другой планеты. Или он для них инопланетянин, заблудившийся во вселенной и случайно забредший в их магазин. Именно такие взгляды он иногда на себе ловил.

Он стал подходить к инструменту в их маленькой дачной гостиной. Под рыже-ореховой крышкой Олег видел скопление пыли в лакированных углах, и особенно на изношенной суконной поверхности пюпитра и красной войлочной ленте в основании клавиатуры: так давно он за него не садился. Теперь же он брал осторожно аккорды и пытался нащупать настроение – свое и «Зайлера». Изработанное, отреставрированное когда-то, пианино имело звук небольшой и немного приглушенный. Но эта негромкость была сейчас кстати.

До сих пор не понимаю, что на меня тогда нашло. У магазина алкаш, небритой мордой похожий на лесного ежа, стал просить денег на опохмел. Мы разговорились, и я поинтересовался, где у них тут ближайший клуб. Оказалось, что в селе по соседству еще что-то осталось. Тракторист за бутылку согласился меня отвезти, и мы отправились, собирая все ямы и ухабы на местной грунтовке.

Клуб был классическим советским зданием этого жанра – с обветшалыми пилястрами на фасаде грязно-розового цвета. Как ни странно, мы застали директрису. Я представился и сказал, что хочу посмотреть их рояль. Мы вошли в зал. Все признаки упадка были налицо. Дерматиновые откидывающиеся кресла, как в старых кинотеатрах, были местами поломаны, на некоторых обивка отсутствовала. Те, что пытались отремонтировать, становились как будто еще хуже. На деревянной сцене, с которой уже сошли и краска, и лак, стоял запыленный, затертый до суровой матовости огромный инструмент с толстыми округлыми ножками, с крышкой, заляпанной липкими пятнами, с наброшенными остатками изношенного чехла. Сказать, что он был расстроенный, – это ничего не сказать. Инструмент явно требовал ремонта. Мы договорились с завклубом, что я через неделю-две попробую им здесь что-то сыграть, а за это время найду и привезу настройщика.

Настройщик Женя приехал на старенькой «семерке» на следующий день. Олег просил встретиться в клубе в двенадцать. Но когда он вошел в зал, работа была в разгаре. Женю он знал давно, наверное лет десять, а то и больше. Приглашал его и домой, к своему роскошному «Стейнвею», и сюда, на дачу. Олег был ему благодарен за то, что тот не стал задавать лишних вопросов, но откликнулся на просьбу сразу.

Небольшого роста, с крупным выразительным горбатым носом, с длинными смоляными вьющимися волосами, схваченными резинкой в небольшой хвостик, Женя больше походил не на настройщика фортепиано, а на рок-музыканта, в руки которого так и просилась электрическая гитара. И вот теперь он стоял, склонившись над огромным истерзанным инструментом, и, как настоящий доктор, изучал своего пациента. Когда он приближал ухо к струнам, издалека казалось, будто он повторяет больному: «Дышите… не дышите».

– Ну что, все плохо? Привет.

Олег ждал, когда Женя оставит ключ на колках и повернется к нему, чтобы пожать руку.

– О, привет! Да вовсе нет. Если честно, думал, будет хуже. Придется, конечно, кое-что заменить, но это я уж в следующий раз привезу. За один день все равно не сделать. – И он опять нырнул к струнам.