Пять дней отдыха. Соловьи

— Вот видишь! — улыбнулась Лена. — А теперь я пойду. Хорошо?

Он обнял ее и поцеловал несколько раз. Лена легонько оттолкнула его, побежала вглубь двора. Замятин стоял и слушал, как слабым эхом от стен отдаются ее шаги. Вот они растворились в тишине. Но он не уходил, ждал. Ему показалось, что прошло очень много времени, пока зажегся свет в окне. Он достал папиросу, закурил. Тень заслонила от него окно. Кто-то вдруг схватил его за лацканы пальто и крепко, коротко дернул на себя. Замятин еще не понял, что произошло. Увидел близко толстогубое, скуластое лицо, в одну линейку сдвинутые темные брови. Он и не подумал, что надо защищаться. Лацканы отпустили. Лицо отдалилось.

— Замятин? — спросили грубо.

— Я. В чем дело?

— Ни в чем. Меня зовут Храмов.

Генка стоял рядом в коротком светлом плащике и кепке, чуть сбитой набок. Теперь, при свете фонаря, Замятин хорошо мог разглядеть его. Парень был высок, с длинными полусогнутыми руками.

— Я бы мог вас уложить с двух ударов, — сказал он.

— Даже с одного, — ответил Замятин, покусывая папироску. — Если будете целить в живот.

— Почему в живот?

— Ахиллесова пята, Храмов. Но это долго объяснять.

— Хорошо. Идемте!

Генка сунул руки глубоко в карманы плаща и первый шагнул в сторону проезда. Замятин угадал, что надо идти с ним. Если хоть на секунду заколебаться — все можно испортить. В нем не возникло даже и тени страха, а только любопытство. Храмов шел на полшага впереди, все время задевая Замятина рукавом плаща, но не поворачиваясь в его сторону. Так они вышли на угол Шмидтовского. Горел зеленый глазок такси. Наверное, того самого, на котором Замятин приехал с Леной.

Храмов резко открыл дверцу и гаркнул:

— Свободен?!

Водитель вздрогнул, схватился за баранку.

— Все трезвые, — успокоил Храмов и кивнул Замятину. — Садитесь!

Они сели рядом. Замятин не расслышал адреса, который назвал Генка. Ехали недолго, сначала за Белорусский вокзал, а потом переулками. Храмов облокотился о переднее сиденье, глядя вперед, за смотровое стекло, словно боялся пропустить то, что ему нужно. Остановились у нового высокого здания с ярко освещенным подъездом. Генка расплатился.

Вошли в подъезд. Длинный деревянный барьер перегораживал вестибюль. У входа за столом сидела женщина в синем халате.

— Ко мне, — кивнул ей Генка, пропуская вперед Замятина.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Коридор с рядом белых дверей, как в той гостинице, где жил Замятин. Запах кухни и уборной. «Общежитие», — догадался он.

Генка остановился у одной из дверей, вынул из плаща ключ, открыл, щелкнул выключателем и впустил Замятина. У входа в комнату по обе стороны были сделаны фанерные шкафчики, выкрашенные белой краской. Генка распахнул один из них, повесил на вешалку плащ.

— Раздевайтесь, — сказал он насупленно. — Я сейчас к соседям, — и вышел.

Замятин не спеша снял пальто и шляпу, прошел в комнату. Она была узкой, обклеена желтыми обоями. Стояли кровать, тумбочка с настольной лампой. На столе, на полке — коробочки с болтиками, катушками, радиолампами, маленькие тиски и прочий инструмент, несколько книг. Рядом с полкой в темной простой рамке — фотография Лены. Она смотрела с нее весело, немного вскинув кверху голову.

Вошел Генка и, не глядя на Замятина, поставил на стол початую поллитровку водки. Вынул из тумбочки два граненых стакана, колбасу в засаленной бумаге и ломоть хлеба.

— Наливайте сами, сколько хотите. Меня эта гадость все равно не берет.

— Не пью, — ответил Замятин и, тут же подумав, что Генка поймет его неправильно, мягко объяснил: — Врачи запретили.

— Сказали бы раньше, — еще больше насупился Генка. — Не стал бы врываться к этим пьяным одноклеточным. Стащил у них со стола под общий утробный вой.

— Отнесите назад. Они будут довольны.

— Черт с ними, обойдутся! — Он сел на обшарпанный стул, исподлобья, сумрачным взглядом стал рассматривать Замятина. — Я представлял вас другим: с лысиной и животиком.

— Почему?

— Откуда я знаю? Представлял, и все!.. Ну, а теперь, скажите, что я щенок, что у меня молоко на губах не обсохло, что я не знаю жизни — в общем, весь маникюрный набор для чистки коготков у мальчиков. Ну, говорите же! Ей-то говорили!

— У вас богатое воображение, Храмов. Вы лепите образ, как опытный фельетонист. Где вы подцепили такой яркий ассортимент стандартов?

Замятин сел на край кровати, потому что второго стула в Генкиной комнате не было.

— Острите? — Генка наклонил вперед голову, уголки его скул вздулись. — А я не желаю острить.

— Жаль. Это иногда помогает.

— Вам?

— Всем. Не верите, спросите у папы с мамой.

— Я детдомовский. Может быть, поэтому лишен чувства юмора. Когда я спрашивал там: кто они, мои родители, воспитатель объяснял: «Была война». Вы, конечно, забыли об этом.

— Хотел бы, да не получается.

— У таких, как вы, все получается. — Его толстые губы сжались, вытянулись и будто стали деревянными. — Все тишком, тишком. Придут, напакостят и на цыпочках в сторону. Гнусная порода. Сверху праведник, внутри пахотливый жук. Такие-то и растлевают до неверия. Ненавижу.