Пять дней отдыха. Соловьи

Он пересек Шмидтовский проезд, когда стало совсем светло, хотя горели еще фонари, сразу побледневшие от бессонной ночи. В колодце Лениного двора держался серый сумрак, синея по углам, но небо вверху стало совсем белым. Береза дремала, свесив ветви. Замятин отыскал окно Лены. Оно было глухо черно. Он представил, как она спит, как рассыпались ее светлые волосы, как уткнулся в подушку остренький подбородок, и то нежно-бережливое, радостное, что пробуждалось в нем, когда он видел Лену, возникло вновь.

— С добрым утром, — тихо сказал он.

11

Огромный вестибюль, облицованный белым мрамором, напоминал перекресток переходов в метрополитене. Люди с папками, портфелями, рулонами бумаги пересекали его, торопясь со всех концов, вверх тянулись открытые лифты, и было видно, словно на замедленной киноленте, нетерпеливых пассажиров в кабинах. Этот людской муравейник жил своей кажущейся стороннему загадочной жизнью. Замятин остановился возле указателя. На нем был такой огромный список учреждений, что нелегко было разобраться в этой путанице этажей и комнат. «Этих организаций вполне бы хватило на любой областной центр». Он подошел к телефону и позвонил.

— Ты сейчас к Светику? — спросила Зина. Еще с военных лет так называла она мать Замятина. — Я очень хочу тебя видеть. Поднимайся на восьмой этаж. Я выйду в коридор…

Она ждала его у выхода из лифта, в синей сатиновой курточке с заплатами накладных карманов, с белым отложным воротничком. В этой рабочей одежде Зина была еще стройней и подтянутей.

— Идем сюда, — позвала она его и впустила в комнату, где стояли на подставках, сияя белизной, макеты самых невероятных зданий. Сказочный легкий город, будто сотканный из облаков, невесомо парил в воздухе, просвеченный дымным солнечным лучом, падающим из окна. — Наш паноптикум. Несостоявшиеся, полусостоявшиеся и ждущие признания через века проекты. Мы сюда прибегаем посплетничать. Садись вот здесь, у окна, и будем разговаривать.

Замятин сел в низкое креслице. В очках Зины колыхались переплеты окна и падали дома.

— Наверное, эта женщина действительно хороша, раз ты возвращаешься только к утру, — лукаво сказала Зина. — Оставь мне ее адрес.

— Зачем?

— А вдруг я захочу с ней познакомиться.

Замятин представил их сидящими рядом: Зина и Лена. Пожалуй, они бы смогли подружиться.

— Ты получишь ее адрес, — засмеялся он.

В очках весело рухнули дома и мелькнуло небо. Зине ничего не стоит завалиться как-нибудь вечером к Лене. Он знал, что она научилась у матери придумывать тайны. Впрочем, она многому у нее научилась. Недаром же Зина выбрала ее специальность.

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Разве я тебе не говорила? Делаем завод. Совершенно отличный. Стекло и бетон.

— Он не попадет в ваш паноптикум?

— Нет, его уже приняли… Светика расцелуешь за меня. Представляю, как она будет рада. Ты ей не сообщал?

— Нет.

— Умница!

— Сними эти очки. А то я вместо тебя вижу урбанистский пейзаж.

— Без очков я старая, Сережа, — робко улыбнулась она, но все-таки послушно сняла очки. Глаза ее, прячущиеся в теневых провалах и окаймленные длинными серыми ресницами, были немного грустными. Нет, она не очень постарела, просто на лицо ее легла серенькая паутинка усталости. Он знал, отчего она так устала, и чувствовал, что она сама хотела говорить об этом, по, видимо, не решалась начать первой. Поэтому он подался к ней и спросил мягко:

— Что с Павлом, Зинок?

Она прикусила дужку очков и ответила с неестественным спокойствием:

— Ты же видел… Его нет. Я уже к этому привыкла, Сережа.

— Разве ты умеешь привыкать?

— Ты забыл, что мне тридцать шесть. В таком возрасте ко всему привыкаешь.

На большом ее лбу сбежались мелкой гармошкой морщинки. «Да, она начала седеть», — опять подумал Замятин, глядя, как отливают рыжеватым ее подкрашенные волосы.

— Что произошло, Зинок? — тихо спросил он.

— От него осталась оболочка. Внутри все рухнуло. Груда обломков. — Она говорила, нервно постукивая дужкой очков по своим маленьким губам. — Ему теперь ничем не поможешь…

— У него выходят книги.

— Перелистай — убедишься: умелая компиляция. Он не способен выжать из себя ни одной честной мысли. Да дело разве только в этом… Ох, Сережка, Сережка… у него своя жизнь.

— Женщина?

— Он меняет их… Не могу же я устраивать бабских сцен! Противно!.. Да и не поможет.

— Что же ты не уйдешь от него?! — невольно вырвалось у Замятина.

Зина внимательно посмотрела на него и коротко вздохнула.

— Пробовала, Сережа… Но ему нельзя, чтоб я уходила. Неприятности. А потом семья — отличная ширма. Он, когда хочет, бывает очень настойчив… Вот, не отпустил. А я устала и начала привыкать.

— Он ведь был отличным парнем!

— Был? — усмехнулась она. — А может быть, и не был. У него хорошая оболочка. Медведь. Рубаха-парень… Правда, он умел работать. Но теперь, я думаю, он больше занимается тем, что пенится вокруг науки, — драки с неугодными оппонентами, благочестивые докладные. У него великолепная манера: все как будто бы делать в открытую. Этим он вербует союзников…

— Я думал вчера: он разыгрывал меня своим цинизмом.