Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Оборону от «программных» атак, кроме Гайдара, держал Сергей Васильев. Его ответ Глазьеву, напечатавшему в предвыборный период статью «Борьба с инфляцией» в газете «Экономика и жизнь», редакция того же издания отказалась публиковать – слишком убедительными выглядели ироничные контраргументы: «По поводу централизованных кредитов С. Глазьев сетует, что из-за отсутствия структурной и промышленной политики распределение кредитных ресурсов осуществляется путем торга между конкурирующими группами давления. Тут все перевернуто с ног на голову. Как раз из-за сильнейшего лоббизма конкурирующих групп давления оказывается невозможным проведение какой бы то ни было осмысленной промышленной политики».

Он же ответил в декабре на критику со стороны академика Георгия Арбатова, который обрушился в «Комсомольской правде» на шоковую терапию, на «это „цельнонатянутое“ заимствование модели Международного валютного фонда, разработанной для слаборазвитых стран – в основном для того, чтобы любой ценой выдавить из них долги». «Что такое „шоковая терапия“? – отвечал Васильев. – Резкое сокращение льготных кредитов, бездефицитный бюджет. А этого как раз и не было… Экономическая политика последних двух лет – политика бесконечных компромиссов, на которые правительство было вынуждено пойти под давлением отраслевых лоббистов, Верховного Совета… К программе реформ, подготовленной командой Гайдара, эксперты МВФ не имели ни малейшего отношения».

Пик возрождения мифов о следовании канонам монетаризма (к которому опять-таки ошибочно причисляли Гайдара) и «вашингтонского консенсуса», о котором многие члены команды слыхом не слыхивали (научный термин Джона Уильямсона, придуманный для маркировки стандартного набора мер либерализации и финансовой стабилизации), пришелся на рубеж 1993 и 1994 годов.

И это был признак обострения борьбы за власть – за первую Думу и контроль над правительством. Второй такой пик, кстати, пришелся на предвыборный период 1996 года, когда на помощь академикам пришли нобелевские лауреаты, слабо себе представлявшие реалии развала империи и отсутствия институтов осенью 1991 года: ни одна теория, как отмечал Андерс Ослунд, такую ситуацию не описывала. В осуждении реформ к пяти нобелиатам примкнули известные экономисты Джон Кеннет Гэлбрейт и Маршалл Голдман и группа отечественных академиков – фактически они поддержали Зюганова, предлагая параллельно избирательный контроль над ценами и прогрессивную шкалу налогообложения. А главное – увеличение государственного вмешательства в экономику. Которое в России и так было масштабным и оставалось источником множества социально-экономических бед и генератором коррупции. Теория суха…

Словом, ничего хорошего рубеж 1993 и 1994 годов не предвещал.

20 января 1994-го Виктор Черномырдин созвал пресс-конференцию. Тогда была произнесена по-своему знаменитая фраза: «Время рыночного романтизма завершено». Звучала она гулко, как в пустоте. Двойная отставка знаковых реформаторов, первого вице-премьера Егора Гайдара и вице-премьера и министра финансов Бориса Федорова, действительно образовала пустоту в кабинете министров. Из реформаторов остался только Анатолий Чубайс. Мизансцену можно было назвать «Степаныч и пустота».

Политический ресурс Ельцина и поддержавших его демократов и центристов, образовавшийся после разгона парламента и преодоления кризиса двоевластия, был растрачен впустую. Ничего из того, на чем настаивал Гайдар еще до декабрьских выборов в Думу и принятия новой Конституции, Ельцин не сделал. А Егор советовал принять несколько кадровых решений, в том числе на местах, нанести удары по промышленным лобби, сократить численность армии, всерьез заняться бывшим Комитетом госбезопасности, лишив его остатков власти, запретить пропаганду фашизма и коммунизма, тем самым де-факто маргинализировать националистов, провести аграрную реформу и начать реформы структурные, в частности социальной сферы.

Условия были благоприятными еще и потому, что Борис Федоров, назначенный Ельциным вице-премьером сразу после первой отставки Гайдара, словно бы в отместку за устранение Егора, проводил бескомпромиссно жесткую политику. В результате чего, по оценке Андерса Ослунда, «к концу 1993 года Россия была готова воспринять полноценную политику стабилизации».

Напомню, что административно-политический вес Федорова вырос в конце марта 1993-го, когда он добавил к своему высокому рангу реальные полномочия министра финансов. Ему удалось побороть «техническое» кредитование стран СНГ, ужесточить бюджетную политику, снизить дефицит бюджета до 6 % ВВП, установить положительную процентную ставку, добиться неэмиссионного (не только за счет печатного станка) финансирования бюджетного дефицита с помощью выпуска государственных ценных бумаг. Словом, если не фундамент, то котлован для фундамента будущей финансовой стабилизации был заложен – в отчаянной борьбе с лоббистами и безумными расходами федерального бюджета, впоследствии, уже без Гайдара и Федорова, продолжавшейся до марта 1994-го.