Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Чеченская война стала ельцинским Вьетнамом. 1990-е были страшны Чечней, а не тем, что они оказались, согласно путинской официальной мифологии, «лихими». Из ее шинели вышел Путин. С точки зрения причинно-следственных связей, к нынешнему политическому режиму две Чеченские операции (вторая – 1999 года) имеют большее отношение, чем даже «семибанкирщина» и ее слияние с государственной бюрократией. Военные победы стали главным домкратом, подъемной силой путинской политической системы начиная с 1999–2000 годов. Волшебная антигравитационная сила войн подтвердилась и Грузинской кампанией августа 2008 года: как рушащийся авторитет Дудаева был спасен начавшейся операцией федеральных войск в 1994-м, так и рейтинги российских руководителей взлетели в 2008-м, а затем – за счет гибридной войны и «победы» в Крыму – в 2014-м.

Война вдавила гигантский и глубокий след в историю России и сознание россиян. Однако не вернула рациональный взгляд на военные операции, ведущие к бессмысленной гибели людей ради самоутверждения лидеров нации. Чечня не спасла от Сирии, не предотвратила Крым и Донбасс, а затем и «специальную военную операцию» 2022 года, стоившую России изоляции от мира и обнуления достижений трех десятков лет. Уроки той, совсем «незнаменитой», войны 1994 года нам всем еще учить и учить.

Примерно в те же дни, когда разворачивалась Чеченская операция, Анатолий Чубайс имел тяжелый разговор в «Волынском» с Григорием Глазковым. Тот вернулся из Вашингтона и настаивал на том, что старый товарищ в сложившихся обстоятельствах должен уйти из правительства. Логика Чубайса была другой: уйти сейчас – значит сдать все, что было сделано в минувшие годы, не говоря уже о том, что после «черного вторника» нужно было продолжать железной рукой, при сопротивлении лоббистов, финансовую стабилизацию.

С Чубайсом Егор не спорил, а, напротив, несколько раз обсуждал сложившуюся ситуацию, понимая, какой груз ответственности лежит на последнем из могикан либерализма, способном что-то еще сделать в правительстве. Но и сосредоточен был не столько на экономике, сколько на политике, причем политике теперь уже оппозиционной.

«Весь 1995 год, – констатировал Чубайс, – Гайдар был в оппозиции к Ельцину». Однако Егор Тимурович не мог быть в оппозиции к Анатолию Борисовичу, потому что курс они вырабатывали вместе и бюджет с идеей снижения дефицита, с антиинфляционными мерами был, по сути, бюджетом Гайдара, боровшегося за финансовую стабилизацию из парламента.

Чубайс проводил маневры в пользу рационализации бюджета со стороны правительства, Гайдар – со стороны Думы. Бюджет был принят в марте 1995-го с дефицитом 5,5 % и с зафиксированным в нем положением о неинфляционном финансировании этого самого дефицита (то есть с отказом печатать необеспеченные деньги). Ставка ЦБ регулярно повышалась. В мае 1995-го инфляция составила 8 % – очень высокая цифра для месячной инфляции, но это был лучший результат с января 1992-го. Центробанк активно наращивал резервы. МВФ выделил весьма значительный кредит. В мае в нескольких отраслях наблюдался небольшой рост производства.

Да, правительство не финансировало дефицит эмиссией. Но это имело своим следствием рост неплатежей. В результате начались очень серьезные проблемы с приватизацией, которая не могла помочь бюджету. Завершился ее ваучерный этап, с середины 1994-го начался этап денежный, но в основном в форме инвестиционных конкурсов, победители которых обещали инвестиции лишь в будущем. Как вспоминал Дмитрий Васильев, «отечественные банкиры еще не накопили достаточно денег, чтобы принимать участие в полнокровных денежных аукционах. А иностранцы боялись рисковать». Региональные и отраслевые лоббисты тормозили приватизационные процессы. «Сосковец меня сильно зажал, – говорил Чубайс, – приватизация фактически остановилась». (Правда, проблема заключалась еще и в кадровой ошибке Анатолия Борисовича, который, на свою голову, перетянул понравившегося ему губернатора Амурской области Владимира Полеванова в Москву на пост председателя ГКИ, а он в течение нескольких месяцев, пока его не сняли с должности, боролся не за приватизацию, а за национализацию уже приватизированных предприятий.)

Дефицит надо было чем-то финансировать. И именно тогда появились денежные суррогаты. Выпускались государственные казначейские обязательства (ГКО), то есть де-факто рос государственный долг. Евгений Ясин писал: «Именно тогда мы стали влезать в петлю, которая в 1998 году нас удушила». Постепенно нарастала спираль задолженности.

Вместо жесткой фиксации курса рубля правительство и ЦБ согласовали компромиссное решение – валютный коридор (то есть границы допустимых колебаний рубля). Считается, что саму идею Татьяна Парамонова заимствовала из практики израильского национального банка – ее озарило после беседы с главой ЦБ Израиля Якобом Френкелем. В начале июля 1995-го размер колебаний курса был установлен в пределах 4300–4900 рублей, 14 % спреда. Спекулянты ушли с валютного рынка.