А пока – готов новый гибридный программный документ, который и в практическом, и в политическом смысле уже мало кого интересовал. Притом что дискуссии по поводу того, отпускать цены или нет, продолжались. Главным же содержанием совещаний на высшем союзном уровне стало обсуждение того, как дальше бороться с властями РСФСР и избежать негативных оценок прессы, горой стоявшей за российское руководство.
16 октября Ельцин выступил с резким заявлением по поводу того, что союзный центр не принимает программу рыночных реформ. 17 октября Президентский совет обсуждал, как ответить председателю Верховного Совета РСФСР. О сути программы и уж тем более о ее реализации никто и не вспоминал. Выступающие разделились на голубей и ястребов. Многие настаивали на жестких мерах. Резче и абсурднее всех выступал Рыжков, создавалось впечатление, что он на грани отчаяния: «Дело не в программе. Нужно показать власть! Снимать и снимать тех, кто ее подрывает, кто не выполняет решений. Иначе дождемся того, что всех нас в лучшем случае расстреляют, в худшем – повесят на фонарных столбах… Убрать половину людей с телевидения! И из газет повыгонять всех этих!.. Студентов взять в свои руки – повысить им стипендии».
Станислав Шаталин резко возражал против этого хаотического набора рестриктивных мер. При этом сам продолжал оставаться в странном положении: своим именем он освятил программу, которая стала знаменем Ельцина, а работал при этом на Горбачева. Но таковы были реалии абсолютно патовой ситуации, в которой Рыжков продолжал свои привычные ламентации: «В правительстве 7 академиков, 20 докторов наук…» Да в том-то и дело, что не академики нужны были в тот момент, тем более советские, а люди, обладавшие способностью выйти из тупиковой социалистической рамки и принять решения, которые в нее не укладывались.
31 октября – снова Президентский совет по экономике. И то же самое переливание из пустого в порожнее. Абсолютный паралич воли, который и предсказывал Гайдар. И уже Шаталин – Шаталин! – выступает против повышения розничных цен, а за эту меру – Маслюков. Выход из ситуации видят в ужесточении режима президентского правления. Значит, ситуация становится неуправляемой.
В ноябре Явлинский подал в отставку с поста зампреда правительства РСФСР: программа «500 дней» превратилась в сугубо политическое орудие Ельцина, объединенная союзная программа имела исключительно декларативно-имитационное значение, самому популярному в то время реформатору логично было бы откреститься от любой ответственности за происходящее.
Атмосферу ноября 1990-го описывал сам Гайдар: «В день своей отставки Григорий Явлинский заехал на госдачу в „Волынское“, где мы работали (продолжая вымучивать программные меры. –
Документ, который полировали в «Волынском», назывался «Основные направления перехода к рынку». Гайдар был все еще с Горбачевым – в совершенно прямом смысле слова. Летом 1990-го он не пошел работать в российское правительство, потому что, как сам и писал, «не хотел оставлять Горбачева в тяжелое для него время». Но именно осенью 1990-го, как полагал Егор, и закончился Михаил Сергеевич – реформатор. По мнению Вадима Медведева, как раз более жесткая модель президентского правления могла бы помочь Горбачеву решиться на реформы. Гибридный документ виделся Медведеву как та же программа «500 дней», только без избыточного романтизма (правда, ничего сколько-нибудь романтичного, кроме названия, в ней не было). Но решения-то не принимались! Гайдар писал: «Столкнувшись с мощными, неуправляемыми процессами, Горбачев растерялся и потерял ориентиры. Выпустив из бутылки джинна политической либерализации, не сумел ни подчинить его, ни загнать обратно. И никак не мог решить, чего же на самом деле хочет».
На декабрьском Съезде народных депутатов СССР Ельцин констатирует, именно констатирует: «Революция сверху закончилась. Ее центр переместился в республики». Об отставке заявил Эдуард Шеварднадзе. Затем – инфаркт Рыжкова. Горбачев продавил на пост вице-президента бесцветного Геннадия Янаева. Начинался новый этап, стартовавший в январе 1991 года с кровавых событий в Вильнюсе и завершившийся путчем в августе. После чего от Советского Союза осталось одно название.