Получается, что мандат, выданный Гайдару на подготовку реформ, уже тогда предполагал формирование правительства. Именно после этого Егор стал вызывать на 15-ю дачу в «Архангельском» основных членов своей команды, потенциальных советников, замминистров, министров. Но и даже в это время, будучи опытным «номенклатурщиком», понимая механику принятия решений, соблюдал правила игры – никому не говорил о планах, пока они не стали реальностью.
В это же время, в сентябре, произошло совершенно неожиданное событие, в котором у Гайдара даже не было времени всерьез поучаствовать. Оно прошло по периферии сознания, хотя речь шла о его Институте. Гавриилу Попову, ставшему в июне 1991 года первым мэром Москвы, понадобилось здание под создававшийся Международный (советско-американский) университет. Политический вес Попова позволял ему претендовать на многое, а действовал он жестко: сотрудников Академии народного хозяйства и Института перестала пускать в их же здание московская милиция. Началась настоящая борьба – с митингами работников, звонками Аганбегяна первым лицам России и Союза, апелляциями к западной прессе. В общем, случился страшный скандал.
Николай Головнин запомнил, как ему пришлось держать стол, ножки которого разъезжались, а на столе, забравшись на него, грузный Абел Аганбегян произносил речь и ее непременно нужно было закончить, не сверзившись с «постамента» на глазах у всех… В итоге захват провалился, поповский университет получил здание бывшей Высшей партшколы на Ленинградском проспекте. Надо отдать должное стойкости Аганбегяна и его сотрудников – в то время власть была распределена по многочисленным центрам, да и вообще Горбачеву, Ельцину и прочим большим боссам было не до академий и новых университетов, так что полагаться можно было исключительно на самих себя.
Сразу несколько источников рассказывают: когда Ельцин уже с назначенным вице-премьером Гайдаром обсуждал кандидатуры членов правительства, на позицию министра внешних экономических связей он продвигал Попова. Спор был не слишком долгим: Егор, естественно, признавал право Бориса Николаевича настаивать на своем, но сказал: «Тогда без меня». Ельцин, столкнувшись со столь принципиальным упорством, отступил, министром стал Петр Авен, который Ельцину не нравился. Когда Гайдар выходил из кабинета президента и премьера России, в приемной сидел… Гавриил Попов. Московский мэр не простил Гайдару как минимум этого эпизода и всегда оставался вместе с Юрием Лужковым его жестким критиком – даже после смерти Егора Тимуровича.
Почему Ельцин выбрал Гайдара? Россия уже не могла себе позволить роскошь изображать картину «Витязь на распутье» – надо было двигаться уже куда-нибудь, но по плану и с пониманием дорожной карты и последствий. Последствия Ельцину не нравились. Бурбулис настаивал на том, что малознакомый Борису Николаевичу Егор Гайдар – не просто хороший советник (эту позицию при президенте России Алексей Головков предлагал ему еще до путча) и составитель планов, но и человек, способный действовать, а не перебрасывать реформы из рук в руки, избегая ответственности. Не только автор, но и исполнитель. Гайдар ответственности не боялся, и вовсе не потому, что был безответственным, – понимая последствия, он считал, что другого выхода, кроме реформ по методу «Большого взрыва», у страны уже нет.
Это нравилось Ельцину, который в какой-то момент, очевидно, понял, что правительство Скокова или Лобова окажется стереотипным изданием кабинетов Рыжкова, Павлова, Силаева. К тому же Егор был его, Бориса Николаевича, полной противоположностью. И это странным образом тоже могло нравиться главе государства.
Бурбулис понимал, что в период полного развала государственных институтов и на республиканском, и на союзном уровне нужно не терять время, а что-то предлагать. Общество находилось в полном раздрае, сосредоточившись на практиках выживания и ожиданиях худшего. Тот, кто мог быть властью и сказать, что он (они) знает(-ют), что делать, имел шанс на понимание. Потому что давал надежду. Кому на сохранение власти, кому – на спасение страны. В том виде, в каком страна в принципе могла существовать.