Пять поэм

«Алиф», только лишь был он на первой начертан скрижали,[26]
Сел у двери, ее же пять букв на запоре держали.

Дал он петельке «ха» управленье уделом большим,

Стали «алифу»: «даль» ожерельем и поясом «мим».

И от «мима» и «даля» обрел он над миром главенство,

Власти царственный круг и прямую черту совершенства.

Осеняемый сводом из сих голубых изразцов,

Благовонным он был померанцем эдемских садов.

Таковы померанцы: они надлежащей порою

Созревают сперва, а потом зацветают весною.

«Был пророком» — хадис,[27]

что со знаменем вышел вперед,Поручил он Мухаммеду кончить пророков черед.

Хризолитовым перстнем стал месяц с желтеющим светом,

А Мухаммеда знак — драгоценным его самоцветом.

В ухе мира висит его «мима» златое кольцо,

И покорно Мухаммеду мира двойное кольцо.

Ты измерил пространства, тебе и Мессия слугою,

Все — твои благовестники, все они с вестью благою.

Ты, не ведая букв, языком говоришь огневым,

Ты, в ком «алиф» Адама близ «мима» мессиева зрим.

Прям, как «алиф», он клятв не нарушит, пречестный меж честных,

Первый он и последний, всех выше посланцев небесных.

На окружности мира всех точек он ярких ярчей,

Он утонченный смысл всех на свете тончайших речей.

Всем, что он изрекал, возвеличены знаний страницы,

Измеряется небо охватом его поясницы.

Пусть главы никогда не венчал он гордыней мирской,

Пред мирскою гордыней он все ж не склонился главой.

Целомудренных сонм у него за завесой в гареме,

Целомудрие он удовольствовал яствами всеми.

Прах ступней его с глаза дурные поступки сотрет,

С Мекки дань собирает его на чужбину уход.[28]

Немота его — речь, он безмолвием сердце чарует,

Все сжигает порочное в том, кому дружбу дарует.

Чрез него нам отрадно над смутой своей торжество,

Хоть и смуту принять неминуемо нам от него.

Был главою он всех, все главы приводил он в смятенье,

Был он полюсом, тяжким по весу и легким в движенье.

Он с божественным светом свечу своим сердцем возжег

Безначальности и бесконечности понял урок.

Солнце, жизни исток, чье лишь он оправдал назначенье,

Полумесяца меньше, светившего в день вознесенья.

В эту ночь вознесенья все знаки он власти обрел,

Сел в венце и при поясе на высочайший престол.

Там он вольно вздохнул, где ему был приют уготован,

Белый, скачущий ночью, был конь им той ночью подкован.

Словно ждали поэты, чтоб он возвратился скорей,

И стихи за уздечку держали, как пегих коней.

Но когда уже всех обскакали те пегие кони,

То удел Низами — лишь забота о конской попоне.

О вознесении пророка [29]