Пять поросят

Дверь открылась.

– Вы звонили, милорд?

Мягкий ковер на лестнице. Приглушенный свет. Деньги, деньги повсюду. А вот вкуса определенно недоставало. В комнате лорда Диттишема царила строгая простота. На остальной части дома лежала тяжелая печать роскоши. Только самое лучшее. Не обязательно самое эффектное или самое удивительное. Просто – «расходы не важны» и недостаток воображения.

– Наелся до отвала? Да, до отвала, – пробормотал Пуаро.

Комната, в которую его провели, не отличалась внушительными размерами. Большая гостиная располагалась на первом этаже. В этой, малой, своих гостей принимала хозяйка дома, и когда Пуаро предложили войти, она уже стояла у камина.

Она умерла молодой…

Фраза эта первой пришла на ум, когда он увидел Эльзу Диттишем, бывшую некогда Эльзой Грир. В этой женщине не осталось ничего от девушки с картины, которую показал ему Мередит Блейк. Там был прежде всего портрет юности, портрет жизненной энергии. Здесь же ничего не осталось, словно и не было никогда.

Однако теперь Пуаро увидел то, чего не заметил на картине Крейла: как красива Эльза. Да, женщина, которая шла ему навстречу, была очень красива. И определенно не стара. В конце концов, сколько ей? Тридцать шесть, вряд ли больше, если во время трагедии было двадцать. Идеально уложенные черные волосы, почти классические черты, изысканный макияж…

Сердце почему-то сжалось от боли. Вспомнились слова старого мистера Джонатана о Джульетте. Здесь от Джульетты не было ничего… если только не представить, что она не умерла и осталась жить без Ромео. Умереть молодой – разве не в этом заключалась сущностная часть образа Джульетты?

Эльза Грир осталась в живых…

И теперь обращалась к нему ровным, монотонным голосом:

– Вы очень меня заинтересовали, месье Пуаро. Садитесь и расскажите, чего вы хотите от меня.

«Ничем я ее не заинтересовал, – подумал он. – Ее уже ничто не интересует».

Большие серые глаза напоминали мертвые озера.

Как обычно, Пуаро предстал в гротескной роли иностранца.

– Я в растерянности, мадам, в полной растерянности, – воскликнул он.

– О нет, почему?

– Потому что вдруг понял – эта реконструкция давней трагедии может быть чрезвычайно болезненной для вас!

Она посмотрела на него с любопытством. Ее это позабавило. Определенно позабавило.

– Предположу, что это мой муж вбил вам в голову такую мысль. Он увидел вас, когда вы приехали, и, конечно, ничего не понял. Как и всегда… Я вовсе не такая впечатлительная особа, какой он меня считает. – Ее все еще занимала эта ситуация. – Знаете, мой отец был рабочим, но пробился наверх и сколотил состояние. У ранимых и впечатлительных такое не получается. Он был толстокожим, и я такая же.

Да, это правда, подумал Пуаро. Впечатлительная и ранимая в доме Каролины Крейл надолго не задержалась бы.

– Так что вы от меня хотите? – спросила леди Диттишем.

– Вы уверены, мадам, что разговор о прошлом не будет для вас слишком тяжелым? Слишком болезненным?

Она задумалась на минуту. Пуаро вдруг пришло в голову, что леди Диттишем на самом деле очень откровенная женщина. Солгать она могла бы, но только по необходимости.

– Нет, не болезненным, – медленно сказала Эльза. – Я бы даже хотела испытать ее… боль.

– Почему?

– Так глупо никогда ничего не чувствовать, – нетерпеливо ответила леди Диттишем.

Да, Эльза Грир умерла, снова подумал Пуаро.

– В таком случае, мадам, вы облегчаете мне задачу.

– Что же вы желаете знать? – спросила она беззаботно.

– У вас хорошая память?

– Думаю, это так.

– И вас не затруднит вспомнить события тех далеких дней?

– Нисколько. Больно ведь бывает только тогда, когда что-то случается.

– Да, я знаю, у некоторых это так.

– Как раз этого и не может понять Эдвард, мой муж. Он все еще считает, что суд и все, с ним связанное, были для меня ужасным испытанием.

– А разве нет?

– Нет. Мне это даже нравилось. – В ее голосе прозвучало эхо пережитого когда-то удовольствия. – Боже, как он нападал на меня, этот чертов старикашка Деплич!.. Сущий дьявол. Мне доставляло огромное наслаждение сражаться с ним. Он так и не сумел меня одолеть.

Она с улыбкой посмотрела на Пуаро.

– Надеюсь, я не развеяла ваши иллюзии. Двадцатилетней девушке, наверное, следовало бы раскаиваться, сгорать со стыда… Я не мучилась и не терзалась. Мне было наплевать на их мнение и пересуды. Я хотела только одного.

– Чего же?

– Чтобы ее повесили, конечно.

Пуаро смотрел на ее руки – красивые, с длинными, слегка загнутыми ногтями. Руки хищницы.

– Считаете меня мстительной? Да, я мстительная – в отношении каждого, кто причинил мне зло. Та женщина была, в моем понимании, самой презренной, самой гадкой из всех. Знала, что Эмиас любит меня, что готов уйти от нее ко мне, и убила – чтобы только я не получила его. – Она подняла голову и посмотрела на Пуаро. – По-вашему, это мерзко?

– Вы не признаете ревность? Не сочувствуете тем, кто ревнует?

– Нет. Думаю, что нет. Кто проиграл, тот проиграл. Не можешь удержать мужа – дай ему уйти, отпусти с миром. Чего я не понимаю и не признаю, так это собственничества.

– Возможно, вы бы поняли это, если б вышли за Эмиаса Крейла.