Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

В следующий разговор по телефону он говорит мне только о Че, о прочитанной книге, больше ни о чём: я не знал, что такой человек был, надо же, я не знал. Я, Таня, быстро прочитал эту книгу, какая интересная книга, за полвечера, на ужин не пошёл. Ты оказалась права, надо же! А теперь у меня её все просят почитать, но я её даю только порядочным людям, Таня, ты не бойся, не потеряют, я же понимаю, что нельзя библиотечные книги терять!

Но книга всем больным в палате тоже очень понравилась, и её не стало. Я не стала устраивать из этого проблему, а в Москве сразу же заплатила за неё, сколько сказали, не так уж и много.

Как долго папа болел – почти полгода был на больничном. Но постепенно выправился, снова вышел на работу. Туго зашнуровывался специальным корсетом.

* * *

Зачётка не остаётся, как ей положено, в моей тумбочке в общежитии, а по ошибке оказывается в чемодане и приезжает со мной домой. Я не могу уже на неё смотреть, вот если я её забуду ещё и дома, то это будет, как мы тогда говорили, что-то с чем-то. Мама посмотрела мои пятёрки, и я решила спрятать зачётку подальше в чемодан. Пусть я ещё раз про неё забуду, но в таком случае она снова сама приедет в Москву, как в Белоярку приехала без спроса. Нет, мама и на другой день спрашивает, где моя зачётка, задаёт множество уточняющих вопросов, ей всё интересно! Всё-всё! «Как же так, Таня, с десятого до девятнадцатого декабря ты не сдала ни одного зачёта… Надо было пораньше сдать зачёт по анатомии домашних животных, а не тянуть до самого Нового года!..»

О, мамочка! Первый курс!.. Придёшь сдавать – не сдашь! Придёшь сдавать – не сдашь… Но хоть не без пользы ходишь в эту анатомичку – учишь. Ничего такого маме не рассказываю. Сейчас я чувствую себя в стенах академии намного уверенней. Короче, мама все каникулы изучала мою зачётку. По истории там две пятёрки; мама, наверное, на них не может насмотреться! Так и написано синей пастой: отлично. Какая хорошая у мамы выросла дочь!

Мама рада моей покупке – новому жакету. Папа почему-то говорит по этому поводу, мне не очень нравится, – давно ли на самолётах перестали летать! В том смысле, что вот и остались денежки на хорошую вещь. Когда я осенью неожиданно прилетела, все были рады, такая радость не измеряется никакими деньгами. Папа просто, наверное, уже забыл: я ходила у него по сортировке, как ни в чём не бывало, все удивлялись, спрашивали про Москву, немного даже перестали работать. Потом, расспросив, припахали меня вязать норковые шкурки в бунты по 20 штук, как в детстве золотом… Денег у нас на всё хватает, у папы огромная зарплата. Наши деньги даже останутся у государства непотраченными.

Если бы знать, если бы знать…

Ещё я иду в школу, беру лыжи, и иду в лес. Девчонки, узнав об этом, в следующий раз присоединяются ко мне, но мне с ними неинтересно, я могу бежать намного быстрее, я мёрзну с ними. Ведь я одета в спортивный костюм; под олимпийкой футболочка и – всё. Таня Пислегина капризничает, у неё руки замёрзли, я отдаю ей свои рукавички, и теперь у неё две пары рукавичек. Но она всем недовольна, теперь, кажется, – мной. Мне это немного странно: как будто я не знаю, как в академгородке относятся к лыжам, вообще к спорту – как к математике и физике – серьёзно; там бегают и на физкультуре, и в выходные; бегают и студенты, и академики… В Москве я бегаю на лыжах всегда без рукавичек; все удивляются.

Один Александр Павлович никогда ничему не удивляется, он шутит весело и одобрительно: “Да в Татьяне десять вёдер крови!”

* * *

Как раз на каникулах, в субботу, в школе традиционный вечер встречи выпускников. Это первый вечер встречи выпускников в новой школе; подавляющее большинство выпускников – я это вижу – приходят в школу как в гости, с любопытными улыбками осматриваются по сторонам. Но зато мы чувствуем себя как рыбы в воде, нам повезло. Мы успели здесь поучиться два года, мы очень мало вспоминаем старую школу. Мы все быстро забыли, какое просторное и уютное в старой школе было деревянное крыльцо, как хорошо было на этом крыльце сидеть на перилах, как весело и непротивно звучал в руках неумолимой технички настоящий колокольчик-звонок на урок…

Вот лестница. Я вижу себя два года назад (всего два года!), запрыгивающей на неё на одной – левой – ножке. Владимир Эдуардович придумал нам такое упражнение; кто может, кто – нет. Я могу. А наверху почему-то вечно всем недовольный (в тот раз, наверное, тем, что вот уже вечер давно, а он, бедный, всё в школе, всё трудится, домой не идёт) наш классный руководитель; я за малым не врезаюсь в него.