Пять жизней на двоих, с надеждой на продолжение

Второй моей любимой книгой стала повесть Януша Корчака «Король Матиуш Первый» с шикарными картинками, подаренная позже одной из маминых коллег (она с тех пор так и осталась в моей памяти красавицей-феей, прилетавшей во время болезни и высокой температуры). Я чем-то болел и сильно, но появление этой книжки, которую я даже из рук выпускать не хотел, процесс выздоровления значительно ускорил. Потом ее содержание на несколько дней вообще вырвало меня из действительности и долго владело воображением. Мы втроем с девами обсуждали все поступки Матиуша, которые я им пересказывал по картинкам. Они сами страстью к чтению совсем не страдали.

А из книжек про природу – рассказы Сетон-Томпсона. Любимый и выученный наизусть рассказ про дворовую кошку «Королевская аналостанка», которую я до сих пор называю апосталонкой. Не знаю почему, как заклинило. Вот и сейчас перепроверял.

Мы, дети второго этажа, по мере подрастания стали самостоятельно выбираться во внешний мир из своих комнатушек (поэтапно – сначала коридор, кухня, соседи). Для храбрости собравшись втроем, начали совершать путешествия во двор по лестнице черного хода. Туда спускаться нам разрешалось, а лазить на чердак или выходить за ворота – ни-ни! И было категорически запрещено пользоваться парадным входом.

Улица Собинова в то время была тишайшим местом, даже несмотря на то, что вымощена булыжником. Но максимум раз в час по ней что-то проезжало, дребезжа. Это и была страшная опасность – попасть под лошадь или машину. Один раз мне это почти удалось, и во дворе это обсуждали долго и многократно.

Но большей частью, особенно зимой и в непогоду, мы никуда не выбирались. Усаживались на огромный сундук, стоящий в коридоре почти напротив двери в Риткину комнату, и рассказывали друг другу, кто что мог. Я пересказывал книжки, а они всякие страшные домашние истории. Или шли «по рукам», то есть стучали в разные двери, а дальше все зависело от настроения обитателей. Иногда выдавали что-нибудь съедобное, правда, не всегда вкусное и полезное. Однажды нам даже налили по стакашку браги. Ох и ругались же потом и мама и бабушка. Реже с нами вели поучительные житейские беседы, а чаще всего просто ругались и выставляли в коридор без особых церемоний. Последнее ни капли не мешало нам через несколько дней попытку повторять.

Комната Риткиных родителей была по левую сторону коридора, следующей после нашей, но за углом. А на правой стороне, после татарской квартиры у двери, было еще две и общий туалет. Отапливали дом дровами. У нас в комнате была печная дверца и часть печки, у которой было хорошо греться. Но дверцу не разрешали открывать: «Уголек выскочит, а потом что? Пожар!»

Этого боялись все. Тот, кто первым замечал спички в руках детей, отбивал их вместе с руками. И родители наказанных чад не возмущались.

Во что-то мы там постоянно играли с девочками. Например, очень серьезно собирали фантики. Тут Ритка нас забивала напрочь: ее родители были торговыми работниками среднего звена, зато люди веселые, да и с различными конфетами проблем дома не было. Иногда у нее случались приступы доброты, и все накопления она делила на три части и распределяла вслепую по жребию. Наверняка чтобы потом обмениваться было интереснее. Наступало счастье, я нес их домой, чтобы вечером показать сокровище бабушке и родителям.

Тогда я не понимал, почему они не разделяют моих восторгов. Зато теперь понимаю (значит, все-таки немножко поумнел): мы жили очень бедно, конфеты позволить себе не могли, и такая куча разноцветных оберток не могла не наводить их на грустные мысли. У меня до сих пор наш праздничный стол на Собинова ассоциируется с горячей картошкой и селедкой, разделанной на отдельной длинной тарелке. И мне перепадала ее молока на куске черного хлеба. Вкуснотища, до сих пор люблю.

А осень ассоциируется с обязательной заготовкой квашеной капусты с морковкой, которую хранили в больших бочках в сарае, и, конечно же, дров на зиму. Мужчины кололи чурбаны, а мы таскали полешки к забору, чтобы потом их было удобнее складывать.

На улицу, то есть во двор, надолго выбирались только с потеплением. А вот что делали, кроме того, что ползали или валялись на теплых крышах сараев, откуда нас постоянно гоняли, не помню. Зато зимой, закутанные до неуклюжести, постоянно лепили снеговиков. Ни лыж, ни коньков, а вот санки были, и изредка кто-то нас быстро на них катал по улице. Наверное, ребята постарше из других дворов, потому как вся прелесть этой затеи заключалась в том, чтобы на повороте санки обязательно опрокинуть, но аккуратно, без членовредительства пассажиров, вопящих от восторга и ужаса. Зато потом во дворе долго обсуждали, кто как падал и куда закатился. И как ни капельки не было страшно. В эти моменты к нам иногда подключался Витек. Тоже наш одногодник, но с первого этажа. Он так и не вписался в нашу компанию и вообще держался отстраненно даже в первые школьные годы, фигурируя в наших разговорах под кличкой Колбасник. Почему так, совершенно не помню.