Пигмалион. Кандида. Смуглая леди сонетов

Марчбэнкс(останавливает ее с таинственным видом). Ш-ш-ш… Я всюду ищу любви – и нахожу несметное количество ее в сердцах людей. Но когда я пытаюсь вымолить ее, эта ужасная застенчивость сковывает меня, и я стою немой… или хуже, чем немой, говорю бессмысленные вещи, глупую ложь. И я вижу, как нежность, о которой я тоскую, расточают собакам, кошкам, птицам, потому что они сами подходят и просят. (Почти шепотом.) Ее нужно просить; она подобна призраку – не может заговорить, пока не заговорят с ней. (Обычным голосом, но с глубокой меланхолией.) Вся любовь в мире жаждет заговорить, только она не смеет, потому что она стыдится, стыдится! В этом трагедия мира. (С глубоким вздохом садится на стул для посетителей и закрывает лицо руками.)

Прозерпина(изумлена, старается не выдать себя: первое ее правило при встрече с незнакомыми молодыми людьми). Люди испорченные превозмогают время от времени эту стыдливость, не правда ли?

Марчбэнкс(вскакивает, чуть ли не в ярости). Испорченные люди – это те, у которых нет любви. Поэтому у них нет и стыда. Они способны просить любви, потому что они не нуждаются в ней, они способны предлагать ее, потому что им нечего дать. (Опускается на стул и добавляет грустно.) Но мы, которые обладаем любовью и жаждем соединить ее с любовью других, мы не смеем вымолвить ни слова. (Робко.) Вы согласны с этим, не правда ли?

Прозерпина. Послушайте, если вы не перестанете говорить подобные вещи, я уйду из комнаты, мистер Марчбэнкс. Честное слово, уйду. Это неприлично. (Усаживается за машинку, открывает синюю книжку и собирается переписывать из нее.)

Марчбэнкс(безнадежным тоном). Все то, о чем стоит говорить, все считается неприличным. (Поднимается и бродит по комнате с растерянным видом.) Я не могу понять вас, мисс Гарнетт. О чем же мне разговаривать?

Прозерпина(поучительно). Говорите о безразличных вещах, говорите о погоде.

Марчбэнкс. Могли бы вы стоять и разговаривать о безразличных вещах, если бы рядом с вами ребенок горько плакал от голода?

Прозерпина. Полагаю, что нет.

Марчбэнкс. Вот так и я не могу разговаривать о безразличных вещах, когда мое сердце горько плачет от голода.

Прозерпина. Тогда придержите язык.

Марчбэнкс. Да, Вот к этому мы всегда и приходим. Придерживаем язык. А разве от этого перестанет плакать ваше сердце? Ведь оно плачет, разве не правда? Оно должно плакать, если только оно у вас есть.

Прозерпина(внезапно вскакивает, хватаясь рукой за сердце). Ах, нет смысла пытаться работать, когда вы ведете такие разговоры. (Выходит из-за своего маленького столика и садится на кушетку. Чувства ее явно затронуты.) Вас совершенно не касается, плачет мое сердце или нет, но я все-таки хочу вам сказать…

Марчбэнкс. Вы можете не говорить. Я и так знаю, что оно должно плакать.

Прозерпина. Но помните, если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам сказала, я отрекусь.

Марчбэнкс(участливо). Да, я понимаю. Итак, значит, у вас не хватает смелости признаться ему?

Прозерпина(подскакивая). Ему! Кому это?

Марчбэнкс. Ну, кто бы это ни был – человеку, которого вы любите. Это может быть кто угодно. Может быть, мистер Милл, помощник священника…

Прозерпина(с презрением). Мистер Милл!!! Вот уж поистине достойный предмет, чтобы я стала по нему убиваться! Скорей бы уж я выбрала вас, чем мистера Милла.

Марчбэнкс(ежится). Нет, что вы! Мне очень жаль, но вы не должны думать об этом. Я…

Прозерпина(с раздражением идет к камину и останавливается, повернувшись к Марчбэнксу спиной). О, не пугайтесь! Это не вы. Речь идет не о каком-то определенном человеке.

Марчбэнкс. Я понимаю, вы чувствуете, что могли бы любить кого угодно, кто предложил бы…

Прозерпина(в бешенстве). Кого угодно… кто предложил бы… нет, на это я не способна. За кого вы меня принимаете?

Марчбэнкс(обескураженный). Все не так. Вы не хотите мне по-настоящему ответить, а только повторяете слова, которые говорят все. (Подходит к кушетке и опускается на нее в полном унынии.)