Писатели США о литературе. Том 2

Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва* секс, затем стиль танца и наконец музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта. Для многих англичан та война все еще не. окончена, ибо силы, им угрожающие, по-прежнему активны; а стало быть, давайте жить, пока живы, веселиться, пока завтра за нами не явится смерть. То же самое настроение появилось теперь—хотя и по другим причинам — в Америке; правда, здесь были целые категории людей (например, люди, перешагнувшие за пятьдесят), которые все это десятилетие отрицали, что подобное настроение вообще существует, даже когда оно, словно в насмешку, вдруг обнаруживалось в их собственном семейном кругу. Им не приходило в голову что они этому настроению способствовали и сами.. Добропорядочные граждане всех социальны* категорий, почитавшие строгую общественную мораль и располагавшие достаточной властью, чтобы закрепить ее правила в соответствующих законах, и не подозревали, что вокруг них непременно расплодятся всякие мошенники и проходимцы, да и по сей день не могут в .это поверить. У богатых поборников справедливости всегда была возможность навербовать добросовестных и толковых наемников, чтобы, бороться за уничтожение рабства или освобождение Кубы от испанского владычества,* но когда выяснилось, что все такие начинания кончились банкротством, наше старшее поколение—люди, связавшие себя с заведомо ненадежным делом,—лишь упорствовало в своей преданности этому делу

и, стремясь отстоять свою правоту, теряло собственных детей. Дамы с сединой в волосах и господа с приятными лицами прежних времен, все эти люди, занимающие в нью-йоркских, бостонских, вашингтонских отелях номера на пол-этажа и в жизни своей не совершившие — сознательно—ни единого бесчестного поступка, и сегодня, как встарь, уверяют друг друга, что «подрастает новое поколение, которое до гробовой доски не узнает вкуса спиртного». А тем временем их внучки читают по ночам в пансионе сильно потрепанный томик «Любовника леди Чаттерлей» и, если только они не из числа совсем уж не от мира сего, в шестнадцать лет без труда отличают джин от виски. Но что за беда? Поколение, сформировавшееся между 1875 и 1895 годами, будет по-прежнему верить в то, во что оно хочет верить.

Да и поколение куда помоложе точно так же отказывалось верить в происходящее у него на глазах. В 1920 году Хейвуд Браун заявил, что все эти разговоры про молодежь—сплошная чепуха, что молодые люди, как прежде, сначала выясняют все дела с родителями будущих невест, а уж потом решаются своих невест поцеловать. Но прошло совсем немного лет, и те, кому было немного больше двадцати пяти, поняли, что пришла пора всему на свете переучиваться. Попробую восстановить последовательность сделанных ими для себя открытий* назвав с десяток книг, созданных в те годы и описывавших разные этапы интеллектуального развития. Для начала мы выяснили, что жизнь Дон Жуана весьма интересна («Юрген», 1919); затем мы узналй, что в окружающей нас жцзни огромную роль играет секс, о чем мы и не догадывались («Уайнсбург, Огайо», 1919), что подростки чрезвычайно влюбчивы («По эту сторону рая», 1920), что наш язык таит в себе массу забытых слов англосаксонского происхождения («Улисс», 1921), что и старики не всегда могут противиться неожиданным’ Искушениям («Цитерея», 1922), что девушки, которых соблазняют, не всегда отправляются прямо на дно («Пылающая юцость», 1922), что даже насилие нередко оказывается благом («Шейх», 1922), что чопорные английские леди нередко склонны к разврату («Зеленая шляпка», 1924), а точнее,, посвящают разврату большую часть своего времени («Водоворот», 1926), и очень хёрощо делают («Любовник леди Чаттерлей», 1928), и что, наконец, бывают противоестественные отклонения («Бездна одиночества», _о1928|, и «Содом и Гоморра», 1929)*.