Писец. История одного туриста

Профессор перешёл на крик и точную матерную ругань, искусством которой владеют лишь учёные мужи, а на кровати зазвонил китайский телефон. Я подошёл к кровати и прочитал на телефонной машине «Мать моя».

– Профессор, она звонит. Что делать?

Каннингем перестал ругаться.

– Как что делать? Сваливать! И подотрите за собой! Всему надо учить!

– Но куда сваливать? В гостиницу? Может, лучше избавиться от тел – выбросить их в Темзу и прикинуться дурачками?

– Якоб, как я смог нанять тебя на долбаную работу? Некогда возиться – вас наверняка видели там! Ты не у Стейвесанта на пирогах – сейчас везде понатыкали чёртовы камеры! Ты этого не знаешь? Ко мне! Езжайте ко мне! Срочно!

– Патриция, профессор приглашает нас к себе, – сказал я.

Мы засобирались – я протёр швабру, а Патриция всё остальное.

В спешке она забыла смыть кровь с губ, и водитель повозки поинтересовался странным видом моей спутницы.

– Что с Вашими губами? Пошла кровь горлом? – спросил он как опытный лекарь.

– Не у меня.

– Она шутит. Она – актриса из «Голубого глобуса». Это грим для спектакля про вампиров, – сказал я.

Водитель с пониманием закивал головой, а Патриция вытерла свой рот рукавом.

Остаток пути мы молчали.

Профессор был вне себя, и даже кричал, и не поправлял свой парик, а мы с Патрицией стояли перед ним и смотрели в пол, как нашкодившие кролики.

– Что вы наделали? Кто вам позволил, чёрт побери? Что за самодеятельность? Вы поставили под удар не только меня и себя, но что самое страшное – научный прогресс! В моём лице, конечно. Вы это понимаете?

Каннингем налил себе коньяка и выпил.

– Что теперь делать? Я вас спрашиваю! Теперь за мою жизнь никто не даст и ломаного биткойна!

– Может…

– Никаких «может» быть не может! Нужно бить в точку, белке в глаз! У нас больше нет права на ошибку!

Профессор подошёл к Патриции.

– Патриция, это в твоём-то положении! Я в очередной раз убеждаюсь, что человеком правит не разум, а его животные инстинкты и сиюминутные желания. К счастью, большой учёный, такой как я, может себе позволить управлять инстинктами и довериться холодному разуму.

Я тоже разволновался и попросил у профессора коньяку.

– Батлер, принеси коньяк этим маньякам! Но не наполеоновский, а долбаный «Энси»! Ви Эс! Я всё понимаю, но перегрызать горло зубами – это… Да, жуткое зрелище.

Я выпил коньяку, Патриция тоже, а Каннингем закурил свою вонючую сигару.

Повисла пауза.

– Мне нужно отдохнуть и подумать пару-тройку лет. К счастью, я вчера нашёл дырку на своём участке – далеко ходить не придётся. Что ни говорите, а девятнадцатый век – лучшее время для удачных идей! Пейте коньяк, я скоро вернусь!

Каннингем ушёл думать, а мы расселись в мягких креслах и попивали «Энси».

– Зачем ты пьёшь? Это может повредить эмбриону, – сказал я.

– Нас завтра может уже не быть. Мадам не оставит нас в живых, неужели ты не понимаешь? И эмбриона тоже прикончат вместе с его неразумной матерью. Так что пускай он узнает вкус хорошего коньяка.

– Что за настроение? Патриция!

В тот момент во мне пробудился родительский инстинкт, и я готов был до последнего защищать своего эмбриона, и даже перегрызть кому-нибудь горло, если будет нужно.

– Мы выживем! Я не позволю какой-то там китайской каракатице лишить нас нашего единственного эмбриона!

Патриция посмотрела на меня с восхищением.

– Отлично сказано! – сказал профессор.

Он входил в кабинет и улыбался.

– Мы будем сражаться, друзья мои! Да, Патриция оплошала – с кем не бывает? Она же человек, да к тому же женского пола! Но это не значит, что на нас можно ставить кресты!

Каннингем выпил коньяк из нашей бутылки и сплюнул.

– Тьфу! Как вы это можете пить? Батлер, дружок, принеси-ка нам наполеоновского, а эту бурду уноси!

Пришёл рыжий Батлер с коньяком и поменял бутылки.

– Я вот только что прожил четыре года как простой сапожник, и как будто заново родился! Нужно быть ближе к простому народу – это однозначно. Такая встряска просто необходима для трезвости ума и ярких впечатлений! Кстати, матерятся сапожники ровно так же, как и все остальные булочники, дояры и всякие там полотёры. Но так, как матерятся физики – не матерится никто, друзья мои! Лучше всех, по моему глубокому убеждению, заряжал Ньютон. Помню, как-то обсуждали мы с ним его прелестные законы, так он так распалился – не любил критику, хороняка, – что его мудрые и точные выражения до сих пор теребят моё скромное воображение. Вот так! А вы говорите – «ботаники». Физики – не «ботаники» – это лучшая часть многострадального человечества, поверьте!

Мы поверили.

Нужно сказать, у меня это не вызвало затруднений, потому что я всегда испытывал уважение и зависть к настоящим учёным, в особенности к физикам вкупе с добрыми математиками.

– Но как мы будем сражаться, мистер Каннингем? – спросил я. Мадемуазель Ли наверняка уже нашли.

– Ты прав, Якоб. Что-то я заболтался. Нам нельзя терять времени! Спрячемся, затаимся на моей яхте – она сейчас в Шотландии. И, по-моему, Мадам о ней не знает.

– И всё? Это Ваш план? – спросила Патриция.