Пища

Слезы застыли в глазах, и пошли в нос. Она шмыгнула. Потом еще раз. Смахнула рукавом то, что так хотело вырваться из нее.

Смотреть на пол было куда интереснее, чем отвечать на вопросы. Абсурдные. Бесполезные. Будто они и сами не знают "зачем"? Будто не понимают. Нет. Все они понимают. Все знают. Им просто нужна вина. Нужны слова раскаяния. Отчаяние. Да, что же это… Что ты плачешь… Перестань… не поддавайся им…

Она еще раз всхлипнула и вытерла нос рукавом.

– Ты еще смеешь плакать? Мы все еще ждем ответа. Чего бы ты так не хотела?

– Я не хотела, чтобы эта мразь прикасалась ко мне.

Глаза председателя неестественно округлились, а нижняя челюсть отвисла, высвободив отвратительную вонь.

– Да, как ты… Что ты только что…

Остальным членам совета было наплевать. Их куда больше интересовала боевая лепнина на потолке, да пыль штукатурки, что сыпалась на их лысые головы.

– Я не хотела, чтобы этот старый ублюдок распускал руки.

Она еще раз шмыгнула носом и молча вышла, больше не сказав ни слова. Говорить все равно было нечего. Слова только мешают. Искажают суть. А слова им были жизненно необходимы.

Охранник не выпустил ее, поэтому пришлось ждать на скамье возле зала Совета. У охранника было лицо Папы. Бесчувственно и полное ненависти одновременно. Он был одет во все черное и стоял, сложив руки на поясе. Расставив ноги. Грозный. Подобный камню.

Папа стоял точно также. Когда хоронили маму.

Гроб выставили в самой большой комнате, а немногочисленные родственники бестолково столпились вокруг. Никто не плакал. Не скорбел. Только Алиса, безучастно сидящая у гроба.

Она не плакала. Не могла больше лить слезы. Только смотрела, но не так, как остальные. Взгляд ее был чистым, не запятнанным. В этом взгляде не было отражения грехов ее Матери.

Не было детского питания, выменянного на наркотики. Не было стоптанных и рваных туфелек. Не было детских пособий, которые она никогда не видела. Была лишь любовь. Детская. Неказистая. Настоящая.

Она боялась смотреть на Папу. Смотреть в глаза. Не отводи взгляд! Это слабость. Слабость губительна. Она опьяняет. Разрушает. Ну и пусть. Пусть разрушит меня изнутри.

Гости разошлись быстро, так и не заглянув на кладбище. Оно навевало тоску и спокойствие. Умиротворение, которое Алиса пускала по венам, сжимая мокрые комочки земли. Впитывая их усталость, тяжесть, с которой они падали на крышку гроба.

Дождь пошел почти сразу. Стоило им переступить порог дома, как капли застучали по карнизу. Громко. И никто не услышал ее криков.

Совет не слишком долго выносил решение о судьбе Алисы. Не было громких споров и ругани. Только слово, решившее все. Алиса знала, что будет легко. Знала, что их максимумом будет наказание. Пусть суровое, но не такое отвратительное, как потные руки того настоятеля.

– Можешь идти.

– И все?

– Да будь моя воля, тебя бы… Но Старший Настоятель убедил нас смягчить наказание.

Алиса не знала, что сделал Старший Настоятель, равно как и не знала, можно ли ему верить.

Утром ее отправили в Башню.

8

В доме не было принято говорить о Башне, поэтому Настоятели старались держать языки за зубами в отличие от Кухарки, которая долго инструктировала Алису.

– И помни, никогда не подходить к решёткам слишком близко. Если кто-то из них тебя схватит, то уже не отвертишься.

– Почему они там? Почему не в тюрьме?

– Тюрьма бы не приняла бы их. Они просто больны, потому и опасны. Из-за этого Старший Настоятель держит их в Башне.

– Чем они больны?

Алиса мало что поняла, но стала еще осторожнее ступать по святой земле, еще тщательнее мыть руки после прикосновения к решеткам, и еще крепче сжимать ножик.

– Главное – ничего не бойся. Думаю, скоро тебя вернут на кухню и больше не придется таскать еду в Башню.

Она не боялась. Предвкушала, поднимаясь по ступенькам, волоча за собой тяжелый контейнер с брякающей посудой. Еда была куда хуже той, что подавали Настоятелям и даже немногочисленной прислуге. Беднее. В небольшой железном котелке плескалась рыбная похлебка с единственной мелкой и тощей рыбешкой, плавающей там, словно в зловонном аквариуме.

Охранник зажал нос пальцами, проверяя котелок, а после – выдал Алисе тележку и отправил по камерам. Работы была простой и естественной, требующей лишь отстраненности мыслей, котелок, черпак, да миску. Аккуратно поставить возле решетки, да поглядывать, как бы чего не случилось. Понятная работа. Что тут не понять.

Алиса старалась делать все быстро и не смотреть. Ни в коем случае не смотреть на обитателей камер без окон. Темниц. Заключенные представлялись ей средневековыми пленниками, ждущими своего часа. Участи, небрежно болтающейся на тонких пальцах палача.

Порой, она все же бросала кроткий взгляд вы темноту, замечая блеклые отблески света на грязных и кривых пальцах рук. Грибок на ногах, торчащих из-под одеяла Тяжелое дыхание.

Страх граничил с любопытством. Страх был нарушителем границ. Он всегда сильнее. Старше. Мудрее. Алиса подчинялась ему и смотрела на обитателей другой стороны решетки, как можно реже.

– Завтракать!