Письма, 1926-1969

Я прочитал Гретца. И разделяю Твое мнение. Он точно уловил суть. Главная причина смущения и провала заговорщиков в самообмане, на котором основаны их устремления. Гретц, очевидно, чувствует, что прояснить все события сегодня, когда ФРГ, кажется, стоит на пороге нового будущего, совершенно необходимо. Он уделяет должное внимание Беку. Поэтому меня смутила статья о Гретце еще до того, как мне довелось ее прочитать. Но несмотря на это, я не могу сказать, что пьеса мне понравилась. На мой взгляд, основная мысль потеряла убедительность в избытке образов. Все они в довольно аутентичной форме описаны в существующей литературной традиции. Иногда становится скучно заново перечитывать все детали. Важным вещам он почти не придает должного значения, например, продолжительный диалог между Витцлебеном¹ и Беком, о деталях которого ничего не известно, но в ходе которого они серьезно поспорили, и в результате их пути разошлись. То, что явлено в образе Бека обладает материальностью, не только из-за его мужества, но из-за спокойствия, ясности, преданности и простоты солдата, качеств, которых в то время ни в ком не осталось. Даже удивительная свобода, с которой Бек спрашивал, а не окрикивал своих товарищей, становится в некоторой степени трагической, и в конце концов лишь его репутация остается незапятнанной. Штауффенберг продолжал лгать другим, даже когда точно знал, что Гитлер все еще жив. Бек потребовал, чтобы при отдаче любых приказов сообщалось, что смерть Гитлера пока не подтверждена, но его уничтожение остается важнейшей задачей и единственным требованием, поскольку морально он уже мертв. Бек не хотел лгать – и не лгал даже в минуты полного отчаяния, когда провал был неизбежен. Это не имеет отношения к основной идее и свидетельствует только о личном достоинстве Бека. Вся пьеса с ее монтажной последовательностью сцен показалась мне очень искусной. Может быть, я захожу слишком далеко, когда говорю, что мне не хватило страсти и атмосферы, всего, что есть у Хоххута. Но Гретц с удивительной и необычной точностью смог взглянуть на фактические события 20 июля. Меня снова охватывает подозрение, что все это плод рациональных измышлений, основанных на психологическом подходе. Он читал Твоего «Эйхмана». И обнаружил там ключевые пункты. Это не умаляет ценности его художественных достижений. К тому же возможно, что чтение Твоей книги лишь дало финальный толчок тем мыслям, которыми он уже был захвачен. Дело не в приоритете, но в мотивах его озарений. Я уважаю его произведение, но не сопереживаю ему. Оно волнует, но все же, полагаю, не производит должного эффекта. Оставить рукопись до Твоего приезда? Или попросить Эрну куда-нибудь ее отправить? Может быть я мог бы передать ее Хоххуту?

Меня обрадовали слова Хайдеггера. Он был здесь прошлой зимой с группой теологов, которые обсуждали мою книгу. Случайно я узнал, что они обсуждали, но только одно: он не понял, что я имею в виду под «шифром». На мой взгляд, сейчас в Хайдеггере есть что-то привлекательное. Я испытал это однажды и сейчас вспоминаю об этом с ностальгией и ужасом. В нем скрыто нечто, нечто значительное, но на него нельзя положиться. Проявляются и отвратительные черты. Ты знаешь, с какой радостью я написал бы небольшую книгу о Хайдеггере²: в ее центре было бы пространство, сейчас почти пустое, метафизика, где и можно встретить Хайдеггера. Затем, на том же уровне несоразмерность метафизического мышления и выражения сил, которые не проявляют себя открыто. И оттуда через смысл его полемики, ее фактическое содержание, ее последствия в его жизни к фактам его биографии. Но я не справлюсь. Я был бы счастлив завершить хотя бы работу над книгой о Тебе и независимости мышления. Но в настоящий момент перспективы крайне неутешительны, но никогда не знаешь наверняка.

Должен рассказать: ровно неделю назад возобновилось обширное кишечное кровотечение, и я по-прежнему очень изнурен. Но в этот раз, к моему удивлению, все прошло иначе. Как только открылось кровотечение, приехал Бернштейн и сделал необходимые уколы, которые в прошлый раз удалось ввести лишь через двенадцать часов. Затем Крупп и Бернштейн настояли на срочном переливании, которое в прошлый раз было назначено лишь на четвертый день. В результате кровотечение полностью остановилось спустя девять часов и не возобновлялось до сих пор. Такое иногда случается при переливании, никто точно не знает, почему и как. В любом случае мне повезло. Иногда мне кажется, что я все сильнее закрываюсь от забот общественной, публичной жизни. Но затем наступает удачный день, и во мне словно раскрывается пружина. Меня крайне трогают забота и аккуратность Эрны. Она заботится обо всем, следит за горничными, готовит еду и поддерживает бодрое настроение. Между нами установилось философское родство, которое я не могу описать словами. О Гертруде я и не говорю. Она – радость моих дней. Но и сама она страдает немало. Восемь дней назад она упала на лестнице. Ничего серьезного, но опухшее колено еще предстоит долечить.