Письма. Документы. Воспоминания

Считаю важным упомянуть, как я и Жуковский работали, готовясь к конкурсу, и как Левитан серьезно и вдумчиво относился к нашей работе. Никогда не забуду переживаний и волнений, охвативших меня, когда Левитан пришел ко мне в мастерскую. Я поставил перед ним свой пейзаж, над которым работал для конкурса, и этюды к нему. Как сейчас помню, Исаак Ильич повесил свою шапку на трость и молча сел. Меня охватило нетерпение узнать его мнение. Моему волнению не было границ. Наконец раздался долгожданный голос Левитана: «А где ваш слух? Вот в этюдах именно то, что я привык всегда у вас видеть, – слух. А на картине он у вас пропал. Нет, нужно отложить до следующего года и серьезно над этим поработать».

И судьба моей картины была решена. Жуковский же с успехом участвовал в конкурсе, и его картина была куплена П.М. Третьяковым. На следующий год, следуя совету Левитана, и я участвовал в конкурсе и получил первую премию имени Боткина, после чего я и Жуковский были приняты членами выставки передвижников.

Левитан часто говорил мне и Жуковскому: «Никогда не гонитесь за большими размерами этюдов; в большом этюде больше вранья, а в маленьком совсем мало, и если вы по-настоящему, серьезно почувствуете, что вы видели, когда писали этюд, то и на картине отобразится правильное и полное впечатление виденного»[234]. И действительно, этюд «Владимирки» им сделан очень маленьких размеров, что ни в коем случае не помешало ему создать, перейдя на больший размер, подлинный шедевр.

Серьезно и вдумчиво относился Левитан к самому себе и к своим работам. Я и Жуковский мечтали побывать в мастерской Левитана. И вот однажды такой случай представился. Мы были на Чистых прудах, когда неожиданно столкнулись с идущим нам навстречу Левитаном. Жуковский обратился с просьбой разрешить нам побывать и посмотреть его работы непосредственно в его мастерской. Мы не сомневались в том, что он уже много написал нового и прекрасного к готовящейся Передвижной выставке. Это было время, когда я и Жуковский мечтали участвовать на выставке. Жуковский, который был посмелее меня, обратился к Левитану со словами: «Исаак Ильич, помогите нам набраться бодрости и “левитановского духа” для участия на выставке, побалуйте нас вашими работами».

Через полчаса мы подошли к Трехсвятительскому переулку, где в доме Морозовых находилась мастерская и квартира Левитана. Помню, как мы сидели, пораженные зрелищем его прекрасных работ. Но вдруг Левитан подошел к одному из пейзажей и начал жестоко тереть стеклянной бумагой[235] небо. Мы были удивлены. Жуковский толкнул меня плечом. Левитан, заметив наше недоумение и продолжая неистово тереть пейзаж, заговорил: «Видите ли, нужно иногда забывать о написанном, чтобы после еще раз посмотреть по-новому. И сразу станет видно, как много еще не сделано, как упорно и много еще надо работать над картиной. Я сейчас снимаю лишнее, именно то, что заставляет кричать картину».

Велико было обаяние Левитана и как человека, выделявшегося и своей внешностью из обычной среды. Он пользовался невероятным успехом и почитанием, особенно у женщин, и, конечно, знал об этом. Никогда не забуду его фразу, когда я и Жуковский однажды выходили вместе с Левитаном из выставочного зала. Он остановился перед зеркалом в вестибюле, на нем была котиковая шапка и темное со скунсовым мехом пальто, в руке он держал легкую и красивую трость с золотым набалдашником. Все это к нему очень шло, и мы невольно залюбовались им. «А не правда ли, – сказал Левитан, – я очень похож на богатого перса, торгующего бирюзой?»

Это был обаятельный человек с очень тонкой и нежной, почти болезненно-нервной душой. А сколько раз приходилось ему переживать неприятности и огорчения, причинявшиеся ему завистливыми художниками. Нельзя забыть факта, как я однажды, войдя в рабочую мастерскую Грабье, узнал от его очень расстроенной жены, вышедшей мне навстречу, о неприятности, так возмутившей Левитана. Оказывается, только что перед нашим приходом были у них Левитан и Константин Коровин (сверстник Исаака Ильича). И даже его, Коровина, известного уже в то время художника, задела необыкновенная слава Левитана, и он обвинял Исаака Ильича в том, что он будто бы использовал его этюды в своих работах. Стоит ли говорить о том, сколько страданий причинило Левитану это незаслуженное обвинение.

То же самое было и со стороны Аладжалова, который претендовал на первенство мотива картины Левитана «Вечерний звон»[236]. Кстати, Аладжалов за свою работу по тому же мотиву получил медаль, а Левитан ничего. Только впоследствии «Вечерний звон» Левитана, как и все его работы, получил огромную известность.

Вспоминаю, как огорчили его во время устройства выставки в Петербурге. Его изумительные работы в выставочном зале барона Штиглица почему-то всегда развешивались высоко на хорах. И только более крупные по размерам вещи удостаивались места в центральном зале. Поэтому Левитан всегда говорил: