Письма. Документы. Воспоминания

Кто хотя бы раз видел Левитана, тот никогда не забудет этого обаятельного человека; его красивые черные, бархатные, глубокие, грустно-задумчивые глаза, красивую речь, мягкие движения: это все удивительно гармонировало с его существом. Трудными были детство, юность и молодые годы Левитана. Приходилось изыскивать те или иные способы, чтобы заработать на самое скромное существование.

Левитан много работал над этюдами пейзажей, и с них начал писать картины. Л.З. Берчанский, муж родной сестры Левитана, имея обширное знакомство с торговым и коммерческим миром Москвы, начал показывать работы молодого Исаака Ильича. Этот круг знакомства все более и более расширялся, и Берчанский в один из дней попал с работами Левитана к некоему фабриканту Ушкову, жившему в своем особняке на Сретенском бульваре. Вот что рассказал мне Берчанский.

«В один из холодных зимних дней я с Исааком Ильичом, осмотрев написанные им пейзажи, решил показать их Ушковым. Решившись на это, как на единственный выход из нашего трудного положения, мы, не долго рассуждая, сняли скатерть с единственного стоящего у него стола и, завернув в нее три написанные им пейзажа, пошли вместе с Исааком Ильичом на Сретенский бульвар в особняк к Ушковым. Сев на скамейку бульвара, Исаак Ильич, весь дрожа от холода (он был в летнем пальто, зимнего у него не было), сказал мне: «Лев Захарович, ты иди один, а я посижу здесь и подожду, когда ты вернешься, как говорится, на щите иль со щитом». Пока Берчанский подходил к подъезду богатого дома Ушковых, Левитан уселся на скамейку лицом к дому и видел, как он скрылся в подъезде с ношей в белой скатерти. Бесконечно долгим показалось Левитану время до возвращения Берчанского. И когда наконец открылась дверь особняка и Левитан увидел Льва Захаровича, быстро идущего по направлению к бульвару без картин, счастью Левитана не было границ. Берчанский, задыхаясь от волнения, говорил об удаче. Все три картины были куплены Ушковым. «Окрыленные радостью, мы с Исааком Ильичом не шли, а бежали, чтобы сообщить нашу радость всей семье», – рассказывал Берчанский.

Так было до тех пор, пока судьба не послала того успеха, который выпал на долю Левитана на выставках передвижников. Помню, когда устраивались выставки передвижников, мы, ученики Московского училища живописи, с большим нетерпением ждали, что нового покажет Левитан, и наше нетерпение вознаграждалось впечатлениями и восторгами, когда мы видели его новые произведения.

Я и мой товарищ по школе С.Ю. Жуковский вместе учились и участвовали на всех ученических выставках, а впоследствии и на конкурсах Московского художественного общества. Однажды на нашей ученической выставке к нам подошел Левитан. Он был особенно ласков и внимателен к нашим работам. Я часто вспоминаю сказанные им тогда слова. «Тон должен быть, тон, а не краска. Вот так, продолжайте в этом духе». С тех пор мы стали знакомы. Помню, на Передвижной выставке он обратился к нам с вопросом: «Что вам здесь нравится?» Мы с Жуковским восторженно отозвались о его работах. «Ну, что мы будем говорить о моих вещах, по-настоящему над ними еще надо было бы поработать, а вот эти, что вы о них скажете?» – и он указал на работы Дубовского, Киселева, Волкова и Беггрова[233]. Среди этих работ – пейзажи Черноморского побережья с дачами и садами. Жуковский закусил губу (это было его привычкой, когда он сердился или был чем-нибудь недоволен). Я же сказал, что мне пейзажи не нравятся. «Да, вы знаете, – сказал Левитан, – вот у Дубовского море написано неплохо, но сады и остальное – это какое-то дамское рукоделье». А о Волкове он сказал так: «Кричит, краска кричит. Тон может звучать, но не краска, в природе нет краски, а есть тон».

Помню, однажды он говорил мне и Жуковскому: «Мы еще не вполне владеем умением связывать, обобщать в пейзаже землю, воду и небо; все отдельно, а вместе, в целом, это не звучит. Ведь самое главное и самое трудное это постичь в пейзаже верное отношение земли, неба и воды». Над этим особенно много и упорно работал Левитан. И действительно, его труды не пропали даром.

Особенно большая заслуга Левитана в том, что он, бывая за границей, не поддался влиянию ни одного из современных тогда, весьма разнообразных и модных течений в европейском искусстве. Все эти влияния Запада не отразились на его творчестве; он до конца своей жизни сохранил свое лицо художника, свою сущность и навсегда остался верным своей родине. Через всю свою жизнь он пронес в своем сердце любовь к русскому пейзажу, к его родным красотам.

Трогательна была любовь и внимание Левитана к нам, молодым художникам. Он горел энтузиазмом вдохновить нас и помочь.