Письма. Документы. Воспоминания

Я пришел в точно назначенное время. Морозовский слуга доложил обо мне Левитану. Исаак Ильич повел меня по лесенке, предупредив, чтобы я как-нибудь не оступился. Он был в хорошем настроении, улыбался, прежде всего спросил о моем здоровье. Одетый в черную визитку, с модным галстуком, без обычных для художников нарукавников, Левитан показался мне в своей мастерской европейским джентльменом.

Мастерская вся была заставлена мольбертами с картинами. Исаак Ильич стал снимать с картин покрышки. Чего-чего тут не было! Я увидел «Свежий ветер», начатый еще в 1891 году, несколько вариантов «Бора», «Осенью вблизи дремучего бора», старую картину «Табор цыган», «Сумерки» и много других. Я молча переходил от одной картины к другой, а Левитан все улыбался в свои черные усы и наблюдал за мной.

Но вот просмотр картин на мольбертах окончен. Исаак Ильич начинает вытаскивать прислоненные к дальней стене подрамники с картинами. Восторгу моему не было конца. Но вот что особенно интересно: многие вещи, виденные мною в мастерской Левитана в 1894 году, появились на выставках лет через пять. Как он их выдерживал!

Во второй раз я застал в мастерской у Исаака Ильича И.С. Остроухова и еще кого-то, по-видимому близкого к Остроухову человека. Исаак Ильич познакомил меня с Остроуховым, затем они возобновили прерванный разговор. Напористый Остроухов тянул к себе первый этюд «Владимирки», написанный на фанерке, и умолял Левитана подарить его ему. Он даже положил этюд в боковой карман пиджака. Но Исаак Ильич не соглашался, говоря, что этюд этот ему дорог по воспоминаниям. Остроухов вынул этюд из кармана, но зато выпросил другой. Позавидовал я ему тогда…

Так как деловой разговор с Остроуховым затянулся, то Исаак Ильич предложил мне посмотреть его этюды. Он вытащил из-за картин толстенькую папку и передал ее мне. Тут были этюды, сделанные художником с натуры в летнее время, на холсте, картоне и дощечках. Рассматривать их было для меня истинным наслаждением. Это была вся творческая лаборатория Левитана, его напряженные поиски и сложный непрестанный труд. Подготовительный, натурный процесс писания занимал у Левитана большое место, и лишь после многочисленных этюдов рождались картины. Пересмотреть внимательно все богатство папки мне тогда не удалось – я боялся отнять время у Исаака Ильича.

В последующие годы, приезжая осенью из Брянского уезда, я просил Исаака Ильича посмотреть мои летние работы, и он дал слово зайти ко мне. Я жил в маленькой комнатке в Фурманном переулке. Чтобы попасть ко мне, нужно было пройти около русской печки, где все время возилась со своими горшками и ухватами моя хозяйка-старушка.

Как-то утром, часов в десять, я слышу голос хозяйки: «Владимир Иванович, тебя какой-то татарин спрашивает».

Вижу – Исаак Ильич. В шубе и меховой шапке он был очень похож на серовский портрет, запечатлевший облик художника в последние годы его жизни. Левитан весело поздоровался и с улыбкой осмотрелся кругом. Я засуетился, предложил Исааку Ильичу снять шубу и положил ее на кровать – другого места в тесной моей комнате для шубы не нашлось… Левитан сел на единственный мой стул и приступил к осмотру работ. Смотрел он не торопясь, внимательно. Исаак Ильич похвалил меня за то, что в своих этюдах я не боюсь детально разрабатывать хорошо видимые предметы.

– Так и надо продолжать, – сказал он мне. – Это верный путь. Вот видите, у вас стоит фонарик, а в фонарике чувствуется лампа со стеклом… Так вы не забыли наметить также и бличок на ламповом стекле.

Исаак Ильич много расспрашивал о моей жизни и советовал посерьезнее относиться к работе. Смысл его слов заключался в том, что художник должен уметь преодолевать жизненные тяготы для служения искусству.

С этого времени, в течение четырех лет подряд, Исаак Ильич регулярно посещал меня, и я стал к нему более близок.

Однажды я зашел к Левитану. На этот раз он повел меня не в мастерскую, а в столовую. На стене я увидел этюды Поленова, Остроухова, Светославского и К. Коровина.

– Я очень доволен этими подарками, – сказал мне Исаак Ильич, когда я стал рассматривать картины.

Зашел разговор об Аладжалове, который обвинял Исаака Ильича в том, что тот, дескать, «украл» у него сюжет картины «Тихая обитель». Левитан взволнованно начал говорить мне, что он никак не мог этого сделать, и показал мне фотографический снимок местности, который действительно близко напоминал его картину. Мне странным показалось, что Исаак Ильич завел этот разговор. Но, несомненно, его больно задевали слова Аладжалова; он ждал участия, товарищеской помощи. Мы отлично знали, что Аладжалов не может идти ни в какое сравнение с Левитаном и что, посещая места, где работал Исаак Ильич, он мог дать лишь слабые повторения левитановских мотивов.

Однажды Исаак Ильич сказал мне: «Сейчас я вам покажу поразительную вещь!»

Пошел в боковую комнату и вынес оттуда свой портрет, написанный Серовым в 1893 году.

– Серов – изумительный художник, – сказал Исаак Ильич, – я уверен, что мой портрет его работы будет потом в Третьяковской галерее.

– Он не ошибся.