Письма из Лондона

– Что это? – прошептала она, и горло у нее перехватило.

Прошла почти минута, прежде чем он ответил, плотно закрыв глаза:

– Меня поймали. Били. На стене был крюк. Меня подвесили на него на несколько дней. И продолжали бить ногами и кулаками. После этого у них не осталось подозрений в мой адрес, иначе меня бы здесь не было.

– Когда это случилось?

– Несколько недель назад.

– А когда ты говоришь «у них», ты кого имеешь в виду?

– Milice. Милицию коллаборационистов. Если бы я попал в гестапо, меня бы уже не было в живых.

– И в чем они тебя обвиняли? – спросила она, чувствуя такую тошноту, что готова была рвануть в ванную.

– Ни в чем. Они мне ни одного вопроса не задали. Уже того, что я шел по улице без всякой униформы, было достаточно. Может, они скучали и занялись мной, чтобы провести время.

– Тебе было страшно?

– Конечно, было. Только дураки забывают бояться. Но я знал: есть шанс, что меня отпустят, если я выдержу все это. Мои бумаги были в порядке, по-французски я говорю без малейшего акцента. Просто мне нужно было выдержать, пока они не найдут кого-нибудь другого для издевательств.

– И все те разы, когда ты уезжал, ты был во Франции?

– Иногда. Большего я тебе не могу сказать.

– Я как-то раз стала свидетелем разговора двух мужчин. Они сказали, что таким, как ты, дают таблетку цианида и гарроту, а больше ничего.

– Нож лучше. Тише и быстрее.

– Значит, ты… тебе приходилось убивать людей?

– Да.

– И это самое тяжелое из того, что тебе приходилось делать?

– Я… нет. Не самое. – Он заслонил глаза предплечьем, словно, блокируя свет, он блокировал и самые мучительные воспоминания. – Дело не в том, что я скрытничаю. Я не хочу, чтобы ты знала о таких вещах, чтобы и на тебе они лежали тяжелым грузом.

– Но это проявление любви. Разделить бремя с тем, кого любишь. Если хочешь мне сказать – говори. Я выдержу.

Он проглотил слюну, мышцы его челюсти конвульсивно задергались, и ее рука, лежавшая на его груди, начала вздрагивать от ударов его припустившего галопом сердца.

– Я работал с еще одним человеком. Его схватило гестапо. Он покончил с собой, прежде чем они успели что-то выпытать из него, и они решили отомстить. У меня было достаточно времени, чтобы спрятаться. Я сидел высоко на крыше, с которой была видна деревенская площадь. Они притащили несколько молодых людей из тех, что там оставались – большинство было увезено в трудовые лагеря – и повесили их на платанах по периметру площади. Вешали их одного за другим, а их матери рыдали, просили, умоляли немцев. Они повесили семерых, младшему было пятнадцать лет. Всего пятнадцать. И мне пришлось смотреть, как их вешают. Я ничего не мог сделать. Я бы сдался им, чтобы спасти этих ребят, но я должен был отправить сообщение. У моего коллеги не хватило времени сделать это – его схватили. Я не могу тебе сказать, о чем извещало это сообщение, просто поверь, что оно было жизненно важным. Я знал, что оно спасет тысячи жизней, а может быть, десятки тысяч, если я смогу его отправить. Это случилось больше года назад, но, когда я закрываю глаза, их лица снова передо мной.

– Если бы тебя поймали, – осторожно спросила она, – мы бы узнали об этом? Кто-нибудь позвонил бы дяде Гарри?

– Да. Ты бы узнала, что я умер, но больше ничего.

– Мы начали волноваться в начале лета. Гарри перестал получать открытки с твоей службы.

Он крепче прижал ее к себе.

– Прости. Они потеряли мои следы, а я сильно рисковал, если бы дал им знать, что жив. Один раз мне удалось передать послание, я сообщил, что жив, но это случилось меньше недели назад. Ты уже переправлялась во Францию.

– Что теперь? Что будет дальше?

– Мы будем любить друг друга. Мы попрощаемся. А потом вернемся к нашей работе: я – к своей, ты – к своей, и оба будем делать все возможное, чтобы выжить.

– А после войны?

– Я вернусь домой, к тебе. Может быть, пройдут еще месяцы или даже годы, но я вернусь домой, к тебе.

– 31 –

Руби и Франк вернулись в Англию спустя тридцать дней, в середине сентября – они приехали в Саутгемптон в то самое утро, когда истекал ее корреспондентский пропуск. У нее было достаточно времени до отправления поезда в Лондон, чтобы позвонить домой, сообщить о своем возвращении, и когда такси Руби остановилось перед домом Ванессы, та уже ждала у дверей.

Как только Руби освободилась от долгих и почти удушающих объятий, Ванесса указала ей в сторону лестницы.

– Я сгораю от нетерпения выслушать все до последней детали, но сначала ты должна принять ванну и поесть что-нибудь. Джесси греет тебе суп.

– Вы просто прочли мои мысли, Ванесса. Спасибо.

Час спустя она сидела в общей комнате на диване, а Саймон лежал на ее коленях. Ванесса уселась совсем рядом, и теперь пришло время рассказать историю о том, как она провела месяц в роли аккредитованного военного корреспондента, пусть даже благоразумно опустив некоторые подробности.