С последнего разговора с тобой прошло полгода. Не сказала бы, что что-то во мне изменилось. Мне уже двадцать три, а я все та же – неумная, резкая, желающая казаться лучше, чем есть (неспособная быть собой!), не понимающая мужчин и каждый день с благодарностью вспоминающая о тебе.
Того человека – моей великой «влюбленности» – больше со мной нет. Он ушел в себя – в собственное одиночество (отказался от друзей!) – ясно дал понять, что я в его жизни присутствовать не должна. Я принимаю этот выбор, хотя совершенно с ним не согласна.
Того парня, с которым «встречалась», не будучи в него влюбленной, – тоже больше нет. Расстались без взаимных обид – легко и просто. Я совсем не расстроилась. Все вышло так, как вышло. Жизнь только в том, чего не быть не может.
Продолжаю работать в госучреждении, встречаться с друзьями, читать книги, уставать по вечерам, мгновенно засыпать. И – ничегошеньки не писать. Продолжаю огорчаться от всеобщего «безмыслия», прочитывая статейки в современных онлайн-журналах. И, конечно, боюсь начинать жить для другого человека. А он – появился – новый, другой! Заносчивый, самовлюбленный, мечтающий стать знаменитым писателем, заставляющий слушать свои стихи весенними ночами, прочитывать свои статьи во время обеденных перерывов на работе. Но что-то, знаешь, в нем все-таки есть. Какая-то нераскрытая (что ли) нежность к человечеству. Мне сложно его понимать: он живет в реальности. Его мать педагог по образованию, но всю жизнь проработала администратором в какой-то больнице. Я рассказывала ему о том, как ты любил свою работу, и о том, что в жизни самое важное – любимое дело. Отвечал: «Ты хочешь сказать, что твой отец в девяностые бы не бросил любимую, но не оплачиваемую работу, если бы вашей семье было нечего есть?» Задумалась над этим. Вспомнила, как ты в наши безденежные времена построил дом, занялся сельским хозяйством и не оставил то, что любил больше всего на свете, – историю, географию, раскопки, своих студентов. Он тоже рано «лишился» отца – тот ушел в другую семью. Всю жизнь пожинал материнскую боль и отчаяние – оказаться брошенной после двадцати лет брака! Терпел других мужчин, которые претендовали на место единственного – любимого – отца. После того как рассказал эту историю, вспомнила о маме. Говорю:
– У моей мамы после отца не было никого.
– Почему? Ты не хочешь?
– Нет. Просто она любила только его, а кто – лучше?
– Ты живешь в иллюзии, которую сама себе создала. Ты хочешь быть хорошей дочерью своего отца, твой отец – твоя совесть. Ты сама наставила себе преград, через которые не можешь перейти. Твой отец – твоя иллюзия.
Соглашалась. Говорил очевидное – то, что я никогда не скрывала.
Рассказывала ему о том, как узнала о твоей смерти.
Было пятое октября. Я возвращалась из школы. Теплый осенний день. Счастье от прожитого дня. Похвала от учительницы английского. И желание рассказать обо всем тебе – такому близкому, такому понимающему. Но ты – на раскопках. На веранде нашего дома – сестра. Твоя дочь от первого брака. Курит.
– Ира! Куришь? Папа же скоро вернется!
Она – мне в глаза – сухо:
– Зайди в дом.
Промозглая кухня (кто-то от отчаяния открыл все окна). Чашка с чаем, протянутая сестрой. Делаю глоток. Без сахара. Несладко.
– Папа умер.
Папа… Умер? Погиб. Кружится голова. Вхожу в комнату. Хватаюсь за стены. Падаю в обморок. Через несколько часов – сижу на полу в оцепенении. Слезы. Несладкие, со-ле-ны-е.
Увозят к бабушке. Лежим с братом на полу, на матрасе. Мамы дома нет. Брат, шепотом:
– Ты помнишь, что сегодня произошло?..
Не помню, не хочу помнить.
Рассказывала ему о твоих похоронах. О том, как смотрела в окно, видела девушку, выходящую из машины. В руках у девушки – две гвоздики. Тебе? Думаю: расскажу папе, кому, как не ему, очень красивая девушка, к нему. И сознаю: больше никогда не расскажу. Некому рассказывать. Теперь я – одна.
Рассказывала о том, что произошло через несколько недель. Я зашла в палатку с журналами, где ты каждое утро покупал газеты. Женщина из палатки:
– А где же твой папочка?.. Что-то давно он не заходит.
Подкосились ноги. Головокружение. Ничего не отвечаю, бегу домой. Где же мой папочка? Что-то давно он не заходит.
Рассказывала, как впервые пришла в школу. Как одноклассники заботливо охраняли, как спрашивали, не нужно ли чего, не упаду ли я со стула. Как носились как с душевнобольной. И – девочка. Я даже запомнила ее имя – Эля Гаджибраилова:
– У тебя умер папа, да? Эх. Вот бы мой умер!
Всматриваюсь в ее лицо – сросшиеся, насупленные брови. Острый подбородок. Сжатые, тонкие губы. Шепотом:
– Что?
– Вот бы мой умер, говорю.
Мысленно – я, дочь атеиста, – пожелала ее отцу вечной жизни, вечной памяти всем отцам на земле.
Он молча слушал. Открыла окно на его кухне. Курила. Принес свою ветровку, накинул на плечи. Считал выкуренные мной сигареты:
– Третья? Серьезно? Но я тебе не врач – кури.
Курила. Немного жалея, что начала об этом говорить ему, чужому, почти незнакомому, и казалось, что такому равнодушному ко всему, кроме себя. Позже он читал свои стихи под мои язвительные замечания.
Недоумевал:
– Ты была такой искренней, откровенной. Что теперь? Чего ты боишься? Я не обижаюсь, нет…
И – действительно – не обижался. Потом мы переспали. Не от отчаяния, скорее, от внутренней пустоты, от желания поддержки. От отсутствия тебя, ради того, кто это отсутствие понял.
– У нас, наверное, не получится никаких отношений. Ты ищешь мужчин, которые похожи на твоего отца. Я на твоего отца не похож.
И – действительно – не похож. И – действительно – не получится.
Но не об этом мне хотелось с тобой поговорить. Помнишь Элю, о которой я случайно вспомнила? Помнишь жалость и нежность, какую я испытываю ко всем отцам на свете? Недавно читала книгу Светланы Аллилуевой, дочери Сталина. Чуть не разревелась. Только представь: Сталин – «отец народов» – сидит в своем кабинете за широким столом. На столе – телефон и больше ничего. Он в уединении. В одиночестве (вселенском!). Он знает, что по его приказу умирают тысячи людей, большинство из которых он никогда не видел, не чувствовал их. Так вот. Он сидит и пишет письма дочери, которая отдыхает в Крыму. Вот они – переписываю из книги:
«Здравствуй, моя воробушка! Письмо получил. За рыбу спасибо. Только прошу тебя, хозяюшка, больше не посылать мне рыбы. Если тебе так нравится в Крыму, можешь остаться в Мухолатке все лето. Целую тебя крепко. Твой папочка».
7 июля 1938 года
