Письма к отцу

Она уезжает к остаткам семьи, с ними – остатками – проводит каждое лето, в чужом для меня и моего брата городе, в городе ее детства. Я не знаю, почему в нас до сих пор не проснулся интерес к истории собственной семьи – возможно, потому, что мы не перешли сорокалетний рубеж, или потому, что слишком эгоцентричны, нарциссичны – нас не интересует, что было в семье до нашего рождения. Мама жила в ней – этой семье – тридцать лет до того, как вышла замуж за нашего отца, до того, как уехала из города своего детства в город нашего детства. Мама писала стихи и прозу, хотела сочинить роман и поступить в Литературный институт, но ничего из этого не сделала, потому что были другие времена, другие события, другие люди рядом. «Выйду на пенсию – сяду за роман». Роман будет о прошлом, о семье. Пока не вышла, пока не села.

Глава пятая В своем лице лицо отца

Слово «отец» – это стеклянный свет, зеркалящийся в луже, когда ты идешь в ярко-розовых резиновых сапогах по мокрому асфальту, наступаешь на размякшие листья в первый непогожий осенний день. Слово «отец» – это литература, это поэзия. Удивительно, что слова «литература», «поэзия» выглядят куда более избито, чем слово «отец». Я люблю это слово больше, чем слово «папа». А еще я люблю стихи, но только хорошие.

Одного из моих любимых поэтов зовут Борис Рыжий. Точнее, Борис Борисович Рыжий, потому что отца Бориса Рыжего тоже звали Борисом (в моей семье такое понимают – у папы двойное имя-отчество, меня зовут так же, как и мою мать). Борис Рыжий очень любил своего отца, до одурения, до беспамятства. Я это точно знаю, потому что вижу – в каждом стихотворении, – как он его хоронит, как боится похоронить по-настоящему, пережить папу, хотя кажется, что смерть естественнее жизни (в стихотворениях Рыжего так точно). Нет – ничего противоестественнее смерти не бывает.

Борис Рыжий покончил с собой в 2001 году, потому что – я так чувствую – испытывал вину перед теми, кто уже умер, и не хотел бы хоронить тех, кто еще жив. В лирическом «Роттердамском дневнике», опубликованном близкими людьми поэта через два года после его смерти, он описывает героя, очень похожего на него, на Бориса Рыжего. Этот герой идет в бар после странного сна – ему снился отец. В баре он берет три больших пива, виски и «какой-то голландской дряни закусить». Он просит телефон и звонит в Россию, в родной город, в Екатеринбург (бывший Свердловск), в кардиоцентр, вызывает Бориса Рыжего из 501-й палаты. «Отец подошел не сразу, а услышав мой голос, совсем почему-то не удивился. Ну как ты там? – спросил я. – Останавливается… – сказал отец, – по-прежнему останавливается, говорят, надо менять бета-блокаторы, ты как? Я рассказал про сон. – Знаешь, – сказал отец, – а я тогда понял, что ты настоящий мужчина, мы могли утонуть, а ты спокойно вычерпывал воду. – По моей физиономии потекли пьяные слезы, и я поспешил проститься, пожелав скорейшего выздоровления и вообще. Боже мой, думал я, боже мой, мне и в голову не могло прийти, что со мной дурное случится, когда рядом ты. Я доверялся и доверяюсь тебе всецело. Береги его, отец, свое сердце. Ты умрешь, и я умру. Если ты дочитал до этого места, не отбросил брезгливо, поверь, я плакал и тогда, когда писал эти строчки. Я вообще теперь часто плачу».

«Ты умрешь, и я умру» – какая естественная мысль, когда размышляешь о смерти родителей. Так чувствовала и я, когда смотрела на отцовский портрет в его кабинете, – папы не было дома: он уезжал в экспедицию. В этом «ты умрешь, и я умру» всегда есть и вызов, и надежда, и желание спастись – от смерти, и кажущаяся возможность заговорить ее – эту смерть.

Я думаю о нем – одиноком мальчике из Свердловска, который каким-то неведомым путем попал в Голландию, фантастическую страну для советского человека. Он пьет голландское пиво, читает там русские стихи и плачет – потому что дома папа, а у папы больное сердце, которое останавливается. Это невозможно пережить без слез, плакать хочется постоянно, но не отцу же – в телефонную трубку. Себе – сидящему в одиночестве в баре, ему – если когда-нибудь прочтет «эти строчки». А он мало того что прочтет – он займется публикацией стихотворений сына. Будет разбирать архивы Бориса – энергично, судорожно, быстро-быстро. Он знал, что сын не хотел бы, чтобы опубликованным оказалось вообще все, но не мог выбрать – каждая строчка была на вес золота. «Папа считал, что стихи надо быстрее публиковать, чтобы они не пропали», – говорила вдова Бориса Рыжего, Ирина. Чтобы не пропали или чтобы пережили их обоих – двоих Борисов? Борис Петрович, отец, умрет в 2004-м – проделав огромную работу, связанную с публикацией произведений собственного ребенка.