Письма о русском экзистенциализме

Этим посланием мне хотелось бы завершить свои размышления о русском экзистенциализме. Почти год назад я попыталась вызвать у Вас, антропософа, интерес к философии Серебряного века, указав на очень странную рецепцию учения Штейнера Николаем Бердяевым. Начав с представления Вам «Бердяева – гностика», я, вполне произвольно, заканчиваю свой цикл писем сопоставлением двух версий абсурдистского экзистенциализма – учений Льва Шестова и А. Камю. Французский философ бунта откровенно заявлял, что шел по стопам Шестова: истоком мысли Камю было понятие тотального бытийственного абсурда, которое увенчало длинный творческий путь Шестова. Философ – дилетант, юрист по образованию, Шестов пришел к абсолютной ценности абсурда, подобно тому как алхимик приходит к квинтэссенции после выявления четырех метаморфоз исходного вещества[321]. Развитие Шестова – от «философии жизни», через увлечение феноменом Ницше, к разработке своеобразного герменевтического метода и применению его к богословию – было органически – самобытным. И вот, профессиональный философ Камю, «посторонний» в мире североафриканских французских колоний, положил (в 1930-х гг.) шестовский «абсурд» в основу своих исканий. При этом мировоззрения Шестова и Камю иногда кажутся полярно противоположными: Камю – атеист, Шестов – защитник архаической веры; дискурс Камю риторичен, он – проповедник нового всечеловеческого единства[322], тогда как Шестов – почти аутист и его воззрение претендует на несообщаемую уникальность[323]; Камю по традиции рационалист, его тайный лозунг – cogito ergo sum Декарта, и абсурдистом он стал за невозможностью «истинного познания» «вечных отношений»[324] – в противоположность Шестову с его религиозной ненавистью к разуму, «вечным истинам» и т. п. Но вот абсурд – философская попытка исключить из человеческого существования фактор разума – сближает двух экзистенциалистов. И встает вопрос: как понимать сам казус философии абсурда, в духе Ивана Карамазова не пронимающей мира в его смыслах и формах? Здесь всё упирается в глубинные проекты мыслителей, – на самом деле в тайну их экзистенции и сокровенной судьбы.

Есть соблазн истолковать феномен Камю просто и страшно. В «Абсурдном рассуждении» речь идет о самоубийстве как закономерном императиве для того, кто оказался перед лицом мирового абсурда. Но рассуждение приводит Камю к замене реального суицида «философским самоубийством» – стоическим согласием на абсурд, более того – попыткой абсурд каким – то образом описать, логизировать. Вот оно – неистребимое никаким иррационализмом картезианство! Эта сублимация говорит о судьбоносной предрасположенности Камю к самоубийству. В ряде «эссе об абсурде» всплывает мотив ранней случайной смерти человека как ярчайший пример абсурдности бытия; отрицая божественный Промысел, управляющий жизнями, Камю почти обожествляет случай. Нет ли здесь пророчества философа о его собственной смерти в сорокашестилетнем возрасте? Скажу еще рискованнее: не привлекло ли болезненное сосредоточение на бытийственном абсурде сам этот абсурднейший факт в жизнь Камю? При этом случайная автокатастрофа, быть может, стала благой альтернативой возможному для Камю поступку в подражание Кириллову, особо «зацепившему» французского писателя герою Достоевского – самоубийце во имя идеи «человекобóжества». Таким образом, апофеоз абсурда в случае Камю можно при желании связать с его биографией. – Абсурдизм Шестова я подробно комментировала в других местах и здесь приведу лишь его характеристику у С. Булгакова: «Это есть больше игра в парадоксию, «заумная» мысль, лишенная смысла и смыслов»[325].

1. Записки сумасшедшего