Письмо из бункера

– Хельга, – позвала она, оглядываясь по сторонам, – живо спускаемся.

Хельга шла последней. Дядя Роберт подал ей руку, чтобы не споткнулась на крутых ступенях. Хельга шла медленно, а потом и вовсе остановилась, чтобы спросить:

– Я все думаю, – начала она неуверенно. – Нужно ли мне… Нужно ли в письме сказать Генриху что-то такое, что говорят, когда знают, что больше не встретятся? – наконец спросила она.

Дядя Роберт не сразу нашелся, что сказать. Лицо его дернулось, потом он кивнул:

– На всякий случай скажи.

Хельга уже знала, что именно так он и ответит. Он всегда был честным.

– Ты выросла и понимаешь, что ни фюрер, ни твой отец, ни я, никто из нас уже не может отвечать за свои слова, как прежде. Теперь это не в нашей власти. – Он шагнул к Хельге и порывисто поцеловал ее в макушку. – Пойдем, дитя.

Хельга догнала мать на лестнице в верхний бункер. Та поднималась медленно, тяжело дыша. Хельга подставила ей руку и проводила до двери спальни.

– Я бы хотела прочесть твое письмо к Генриху, – сухо попросила мать.

Хельга вспыхнула.

– Я только что отдала его дяде Роберту, – соврала она. Неоконченное письмо было при ней, лежало в кармане пальто. Хельга покраснела еще гуще, так что сердце забилось в ушах. – Я пойду, – пролепетала она. – Мне нужно проверить, как там сестры и Хельмут.

– Иди, – отпустила ее мать.

Хельга чувствовала, что мать догадалась о лжи, но почему-то не стала настаивать. Следовало поскорее закончить письмо и сегодня же передать его дяде Роберту. Хельга вернулась в столовую, нашла на столе забытые накануне перо и чернильницу. Она укрылась в прачечной и, усевшись на бетонном полу, написала последнее: «25-е апреля. Мой дорогой Генрих! Ты помнишь, как мы с тобой убежали в нашем саду, в Рейхольсгрюне, и прятались целую ночь… Помнишь, что я тогда сделала, и как тебе это не понравилось? А если бы я это сделала теперь? Ты тогда сказал, что целуются одни девчонки… А теперь? Можно, я представлю себе, что опять это сделала? Я не знаю, что ты ответишь…, но я уже… представила… Мне так хорошо, что у меня это есть, очень уже давно, с самого нашего детства, когда мы с тобой первый раз встретились. И что это выросло и теперь такое же, как у взрослых, как у твоей мамы к твоему отцу. Я всегда им так завидовала!

Я на всякий случай с тобой попрощаюсь. Сейчас мне нужно отдать письмо. Потом пойду к маленьким. Я им ничего не скажу. Раньше мы были мы, а теперь, с этой минуты, есть они и я.

Не думай, что я предательница. Я люблю папу и маму, я их не сужу, и это так и должно быть, что мы будем все вместе.

Генрих… Генрих…

Когда буду отдавать письмо, поцелую твоего папу.

Хельга».

***

Поздно вечером Хельга нашла дядю Роберта в нижнем бункере и передала ему сложенное конвертом письмо. Они коротко попрощались, точно собирались увидеться через час или два, но утром, когда Хельга спросила о нем, Роберта Лея в бункере уже не было. Он ушел под покровом ночи через катакомбы под рейхсканцелярией. Так поступали многие. В коридорах встречалось все меньше знакомых лиц и все больше невменяемых, полусумасшедших расхристанных рож. В секретариате фюрера поговаривали, что осталась лишь одна работающая взлетно-посадочная магистраль Восток-Запад в Тиргартене. Хельга слышала, как шофер фюрера Эрих, уговаривал Еву Браун воспользоваться последней лазейкой.

– Ни под каким предлогом я не покину фюрера! – возмущенно воскликнула она. – Если будет нужно, я умру вместе с ним. – Ева расправила помявшийся рукав-фонарик баварской белой кофточки. – Сегодня он требовал, чтобы я немедля оставила Берлин, – добавила она, капризно вскинув тонкие брови. – Я ему ответила: „Не хочу. Твоя судьба – это и моя судьба“. Бедный, бедный Адольф! – всхлипнула она, удаляясь в свою комнату. – Все бросили его, все предали. Пусть лучше погибнут десять тысяч человек, лишь бы он остался жив для Германии.