Письмо моим детям и детям грядущего мира

Одно из страшнейших преступлений религиозного, идеологического и аферистского мракобесия – обречение миллионов детей на нелюбовь, нищету, болезнь, преступность, хищническую кровожадность, трудовую, военную и сексуальную эксплуатацию.

Я не желаю, чтобы Государство или какая-либо другая власть навязывала мне свои мальтузианские постановления. Каждый вправе заводить детей или же не хотеть их вообще. Совершенно очевидно, что достаточно задуматься о качестве жизни новорождённого, чтобы безоговорочно остановить чрезмерную рождаемость, которая неизменно приводит к немилосердному уничтожению излишка.

Чтобы ребёнок был желанным, чтобы любовь окружала его колыбель, чтобы первым его подарком стал залог счастливой судьбы – вот, как мне кажется, то единственное условие, которому должно подчиняться свободное решение о произведении потомства. Впрочем, не эта ли черта больше всего отличает новые поколения от предыдущих, так долго живших под игом семейной тирании, морального и религиозного лицемерия, презрения по отношению к женщине, принципа выживания сильнейшего или хитрейшего?

Теперь, когда их наконец-то поняли, признали и осознанно полюбили, дети и подростки пытаются придать жизни то первостепенное значение, в коем ей так долго отказывал рыночный тоталитаризм и его политические лакеи. Сколь бы беспорядочными и нерешительными ни были их шаги, я вижу, что они подсознательно направлены на то человеческое становление, которое и обнаруживает исконное предназначение людей.

Чего бы стоила моя привязанность к детям, если бы она не исходила из желания, изначально живущего в моём сердце? Если мне хватает одних любовных утех, так зачем тогда захотел я согнуть тонкую ветвь под тяжестью плодов, что растут и зреют, следуя циклу жизни? Глупое стремление увековечить имя всегда было мне чуждо, и ещё больше сторонился я той мерзкой власти, которая обычно хочет подчинить себе гибкие и хрупкие существа.

Я убеждён, что рождение ребёнка – это одновременно действие любви и особенное проявление творческого дара мужчины и женщины. Если однажды жизнь, данная маленькому существу, заменит другие виды творчества и любви, то это нарушит главную закономерность. Ибо только непрерывно воссоздавая восхищение и любовь, которыми питается ребёнок, мы позволяем ему прокладывать путь собственной уникальной судьбы.

Да, у меня такое странное чувство, будто мной в глубине души «руководило» то, что по-прежнему остаётся тайной жизни: желание создать живую материю, способную наполнить своей любовью бесплодный мир. Я не устану повторять: я считаю творчество чисто человеческой особенностью, тем качеством, коего человек лишился из-за необходимости работать на собственное несчастье.

Ваше рождение вновь открыло для меня те надежды, которые я искренне лелеял в детстве и которые, несмотря на любящую семью, были перечёркнуты и высмеяны алчностью и низостью, что правят нравами.

Я мечтал о поистине благородной жизни, где я окружил бы добром животных и людей. С годами я начал увязать в липком обществе, где животных мучили, иногда прикрываясь наукой; где бытовое презрение видело в женщинах низших существ по сравнению с мужчиной, пусть даже самым глупым; где о детях, которых чаще всего считали обузой, заботились лишь из соображений их будущей окупаемости; где мужчин, гордых и покорных, затягивало в мялку повседневного труда, а оттуда они выходили надломленными и сдавались под напором организованного отупения. То было время, когда высокомерные интеллектуалы поносили бездумную толпу, не понимая, что это презрение отражалось на них самих и вызывало по отношению к ним ещё больше отвращения. Как же вы хотите, чтобы в таких условиях «сердце не разбилось или не стало бронзой»[11]? Общество, ранящее чувства ребёнка так, что тот ожесточается, – это преступное общество.

Сражаться за жизнь не значит биться против смерти

За миллионы лет наши действия и мысли выстроились в перспективу, в которой смерть была средоточием, центром схождения и пределом.

Как столько поколений могли с необычайным потворством и покорностью мириться с тем, что единственным горизонтом их существования, мыслей, чувств, поступков, творений была могила; что всё рождается, растёт и множится под игом грядущего исчезновения, безвозвратного погребения?

Я не отрицаю неотвратимость смерти (хотя будущее могло бы преподнести нам сюрприз), я лишь отвергаю тиранию, которую мысль об упадке и смерти распространяет на всю повседневную жизнь, удушая счастье, подавляя стремления, обрезая крылья надежды. Я ненавижу эту повседневную смерть, возведённую в статус высшего руководства, эту пытку, что начинается с колыбели и торжествующе систематически унижает человека, отлучая его от наслаждений жизни и принося его в жертву на алтаре богов, вознёсшихся благодаря искажению человеческого естества. Какое нам дело до этих абсурдных и жестоких существ, что, подобно Паркам, прядут, плетут и режут нить судьбы, утратившей всё самое лучшее?