Пламя Азарота (СИ)

Ильсомбраз сделал вид, что устыдился — тарханы, впрочем, тоже, — и остаток вечера прошел во вполне миролюбивой обстановке. Если тарханы и спорили, то лишь по делу: Шахсавар по-прежнему настаивал на продвижении вглубь пустыни, а Ильгамут качал головой и повторял, что благородные тарханы ничего не смыслят в войне в песках и впустую погубят половину войска. Мать молчала, но… Ильсомбраза невыносимо раздражало то, как она смотрела на Ильгамута. Чем он, спрашивается, так хорош? Разве ему по силам сравниться с великим тисроком и потомком самого Таша неумолимого и неодолимого? Быть может, и в его жилах текла кровь богов, но то была лишь ничтожная капля.

Анрадин, надо полагать, разделял его мысли. Ильсомбраз не слышал, что он бросил Ильгамуту, выходя из шатра — мать ушла далеко вперед и утащила Ильсомбраза за собой, словно щенка на привязи, — но звон столкнувшихся клинков услышала, должно быть, половина лагеря. Мать бросилась назад, крича, чтобы они немедля остановились, а тарханы сцепились, словно дикие псы, свистя в пыльном воздухе обнаженными саблями. Ильсомбраз едва успел схватить мать за белоснежный шелковый кушак, испугавшись, что она попытается разнять дерущихся самолично, но она уже кричала, даже посерев от ужаса:

— Алимаш, Шахсавар, остановите их!

Анрадин мазнул сапогом по бордовому в полумраке песку, швырнув его противнику в лицо, и мать завопила, словно перепуганная девица, никогда прежде не видевшая сабель. Ильгамут отшатнулся в последнее мгновение, ослепленный колкими песчинками, и изогнутое лезвие лишь чиркнуло по выставленной вперед ладони. Ильсомбраз успел подумать, что так и без пальцев недолго остаться, но тархан уже стряхнул песок с лица и ушел в сторону от нового удара, словно змея. В сторону и вперед, ударив Анрадина каблуком в колено и взмахнув саблей. Алимаш успел выставить свою в последнее мгновение, приняв удар и одновременно с этим ногой выбив оружие у почти поверженного Анрадина. Ильгамут зарычал, показав зубы — интересно, считала ли мать его красавцем теперь? — но ударить вновь не успел. Шахсавар схватил его за ворот кафтана, словно щенка, и отшвырнул назад, спиной в песок, выбив саблю ударом ноги.

— Вы что, псы, не поделившие кость?! — пророкотал тархан, нахмурив кустистые черные брови. — Ибо только лишенные разума собаки посмеют обнажить оружие в присутствии госпожи! Будь здесь тисрок — да живет он вечно! — и он бы уже обезглавил вас обоих, нечестивцы!

— Я прошу прощения у принцессы, — прошелестел несвойственным ему тихим голосом Анрадин, поднимаясь с земли, но мать на него даже не взглянула. Ильгамут вогнал саблю в ножны и пошел прочь, не оборачиваясь и будто не замечая направленного ему в спину взгляда. Это было уже слишком.

— Ты позоришь себя! — не выдержал Ильсомбраз, едва за ними опустился тяжелый полог шатра. — Быть может, еще и ляжешь с ним, как наложница?! Ты, дочь и сестра великих тисроков…!

Хлесткая пощечина оборвала его возмущения в одно мгновение. Ильсомбраз схватился за щеку и замолчал, не узнавая мать в этой взбешенной фурии с горящими гневом светлыми глазами. Казалось, она была готова задушить его собственными руками.

— Позорю?! — прошипела мать, и пальцы у нее согнулись, словно звериные когти. — Как смеешь ты говорить со мной в таком тоне?! Ты, ничтожный сын, рожденный вне брака, в глазах всего мира ты станешь лишь проклинаемым отродьем моего брата, если я вздумаю открыть эту тайну! И ты смеешь меня поносить?!

— Прости, — пробормотал Ильсомбраз, но она будто не услышала.

— Ступай спать, Ильсомбраз, — велела мать и указала рукой на ширму в глубине шатра, скрывавшую его постель от чужих глаз. — Ты еще недорос до того, чтобы говорить на равных ни со мной, ни с тарханами.

Пришлось подчиниться. Мать металась по шатру еще какое-то время, выгнав слуг и, верно, проклиная в мыслях своего неудавшегося любовника — Ильсомбраз слышал ее шаги и звон браслетов и подвесок в длинной косе, — но вскоре успокоилась, села на кушетку, и до него донесся едва слышный скрип пера по пергаменту. Должно быть, писала отцу. Ильсомбраз слушал, как гудит поднявшаяся снаружи песчаная буря, и думал, что таких сумбурных дней в его жизни было, пожалуй, не так уж много — и еще меньше было дней, когда он ссорился с матерью, — когда скрип пера вдруг оборвался и повисшую в шатре тишину нарушило возмущенное шипение:

— Как смеете вы являться ко мне без приглашения?

Он что же, вздумал…?!

Но вместо голоса тархана Ильгамута Ильсомбраз услышал Анрадина.

— Не кричите, госпожа, вы разбудите сына. Он ведь здесь?

— А где же еще ему быть? — прошипела мать и, судя по звону украшений, поднялась с кушетки. — Зачем вы явились?

— Сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Полагаю, вам хватит времени до рассвета, чтобы всё обдумать и согласиться на брак со мной?

— Как вы смеете…?