Пламя Азарота (СИ)

Красавицей, как Джанаан, она, пожалуй, не была. Слишком высокая, слишком скуластая, слишком острый подбородок и слишком прямые брови. Слишком грубые, не красившие ни мужчину, ни женщину, шрамы на лице. Но очарование волков не в мягкости шерсти.

— Жизнь в пустыне тяжела, принц, — по-звериному усмехалась эта волчица, звеня железной цепью, словно драгоценным ожерельем. — Женщины моего народа не покоряются без боя.

— И сколько мужчин успело покорить тебя?

— Сними с меня железо и узнаешь.

— На что мне девка из варваров, когда есть сотни других красавиц?

— Ты победил, — скалилась волчица с янтарными глазами и будто не замечала того, как натирает ей шею железный ошейник. — Я твоя. А ты не из тех, кто откажется взять.

— Возьмешь ее в постель, и она перегрызет тебе горло, пока ты будешь спать, — увещевал отец, но что были те увещевания против звона железа и блеска янтаря? Она и не думала бороться, когда он пришел.

Она тряхнула волосами, когда расплелась вторая коса, и потянула его за собой из разгромленного кабинета, окутанная золотом шелка и газа и чернотой кудрей, словно звериной шкурой. Откинулась на шелковые подушки, заведя руки за голову и раскинув ноги, и содрогалась всем телом, кусая изрезанную шрамами губу и негромко постанывая. Потом сказала, когда отдышалась и вновь придвинулась вплотную, прижавшись грудью к его спине.

— Так-то лучше. А то Ясаман уже возомнила себя царицей всего мира. Не спи. Я, может, желаю поговорить с господином.

— Говори. Отвечать господин не обязан.

Амарет фыркнула, но не отстранилась.

— Уйми, господин, своих женщин. Они драться изволят, как торговки на базаре. Весь дворец сегодня утром потешили зрелищем свары между первыми красавицами империи. Не поделили, видишь ли, гордый титул любимой наложницы повелителя. Волосы клочьями летели, веришь, нет?

— А жена моя куда смотрит?

Амарет фыркнула вновь. И засмеялась негромким низковатым смехом.

— Скажешь тоже. У тархины Ласаралин зубы, как у котенка. Куда уж ей против пары тигриц?

— Хочешь, тебя любимой назову?

— А толку-то? Любимая у тебя одна, и она ныне в красных песках обретается. И пока в Ташбаан не вернется, так ты и будешь с ее заменой развлекаться. Измира не глупа, и до любви ей дела нет. Пока Джанаан не в столице, Измира во дворце хозяйка и никакая Ласаралин ей помехой не будет. Дождешься, отравит она кого-нибудь. Начнет, надо думать, с Ясаман.

Ответить ей Рабадаш не успел. В дверь забарабанили так, словно дворец занялся огнем с четырех сторон разом.

— Господин! Горе, господин!

— Измира ноготь сломала? — вполголоса спросила Амарет, подняв бровь, получила в ответ отрывистый смешок, и велела уже громче: — Заходи уж, презренный, раз явился!

Ворвавшийся в покои раб уставился на едва прикрытые кудрями смуглые плечи и золотое ожерелье на тяжелой груди, испуганно охнул и рухнул на колени, уткнувшись в них лицом. Пока никто не заподозрил его в излишнем любовании чужой наложницей.

— Простите, господин! Ваша жена! Она… она…

Что еще она натворила, несчастная? Любимую накидку в фонтане утопила? Вот уж горе, так горе!

— Она, должно быть, оступилась! Рабыни только и услышали, что крик, прибежали, а она… лежит!

Судя по тому удивлению, что вдруг отразилось на смуглом лице с волнами шрамов на щеках, Амарет не поверила ни единому слову.

***

Рыжее пламя довольно шипело, окрашиваясь в золото и багрянец, когда в него раз за разом лилась горячая, еще дымящаяся кровь. От едкого дыма першило в горле, но зайтись кашлем во время обряда значило получить от шамана в лучшем случае гневную отповедь и приказ убираться прочь. А то и проклятие в спину.

— Что ты видишь? — спрашивал первый воин племени — шрамы-барханы покрывали не только его лицо, но и руки до самых плеч, — а вождь бросал на него недовольные взгляды. Не дело это, мешать Зрящему.

Хрупкая фигура в свободных белых одеждах, оставлявших открытыми лишь лицо, кисти и ступни, не двигалась и даже не поднимала глаза на раз за разом спрашивающего воина, полностью сосредоточенная на тех видениях, что рисовало жадно пьющее кровь пламя.

— Что ты видишь?

— Помолчи, — не выдержал вождь, и по лицу шамана заплясали новые блики, окрашивая кожу в цвет красных песков на восходе солнца. Шрамы на его щеках казались свежими кровоточащими ранами.

Луна уже скрылась за барханами, когда в тишине наконец прозвучал голос, не принадлежащий ни мужчине, ни женщине, ни ребенку.

— Спрашивай.

— Кто их ведет?

— Ты знаешь его. Светловолосый тархан, что достоин украсить шрамами не только лицо, но и руки. Берегись встречи с ним, ты не выйдешь живым из этого боя.

— Чушь! — отрезал воин, и вождь недовольно поморщился. — Я разорву его.

Но шаман и бровью не повел. Лишь заговорил медленнее, чем прежде.

— Не по твои зубы добыча. Спрашивай.

— В чем его сила?

— В чем сила любого мужчины? В остроте его клинка.

— А в чем его слабость?

— В чем слабость любого мужчины? В женщине.

Пламя зашипело вновь, и шаман наклонился к нему, не боясь опалить бровей и скрывавшего волосы и шею белого платка. В нижней губе блеснули тонкие золотые кольца.