Пламя Азарота (СИ)

Ласаралин прождала в тени у фонтана несколько часов, потягивая сладкий сок и устало втыкая иглу с зеленой нитью в едва начатый узор пальмовых листьев, но услышала стук лошадиных копыт, лишь когда солнце уже поднялось над главным куполом дворца, и его черная тень с парой изящных остроконечных башенок съежилась до такой степени, что превратилась в черную полосу у самого фундамента.

Ласаралин дождалась, пока муж спрыгнет с коня у негромко журчащего фонтана, размотает повязанный на волосы светлый тюрбан и подставит лицо под неприятно теплые струи воды.

— Господин, — робко позвала Ласаралин, откладывая вышивание и поднимаясь с низкой резной скамьи. Рабадаш едва повернул к ней лицо и собрал в кулак намокшие волосы, выжимая из них воду. — Я лишь хотела…

— У меня нет времени на твои капризы, женщина.

— Я понимаю, господин, — согласилась Ласаралин, подходя ближе. — У правителя много забот, и мои собственные кажутся тебе ничтожными, но я лишь надеялась…

Она хотела дотронуться, но муж убрал руку так быстро, словно отдернул ее. Как от неизлечимо больной, от гниющей в омерзительных язвах и доживающей в агонии последние часы. У Ласаралин упало сердце.

— Я… неприятна тебе?

В черных глазах сверкнуло неприкрытое раздражение. Духота становилась нестерпимой.

— Я провел в седле несколько часов.

— Я понимаю, господин, — повторила Ласаралин. Голос звучал жалобно, словно у раскапризничавшегося ребенка, и она физически чувствовала охватившее мужа раздражение. — Солнце сегодня столь яркое, что…

Рабадаш сжал губы, словно с трудом удерживался от гневной отповеди, и подобрал лошадиные поводья, свесившиеся до самой земли в розово-белых мраморных плитках.

— Вернись в свои покои, женщина. Солнце сегодня и в самом деле очень яркое, и у тебя, как мне показалось, солнечный удар.

Ласаралин отступила на шаг назад, часто заморгала, прижимая руки к груди и чувствуя, как дрожат губы, и рухнула на колени, пряча лицо в шелковой ткани своего покрывала. Напрасно, все ее просьбы и молитвы были совершенно напрасны!

— Я умоляю, если я чем-то прогневала тебя… Я не желала, я клянусь всеми богами, что мое сердце и душа принадлежат лишь тебе одному и я никогда бы…

— Встань, безумная, — ответил муж с неожиданной, звучащей совершенно непривычно растерянностью, и рывком поднял ее с земли, обхватив руками за плечи. Ласаралин вцепилась в него пальцами, подаваясь вперед, вновь пряча лицо у него на груди и не обращая внимания на пыль и запах лошадиного пота, прежде чем забормотала, словно и в самом деле обезумела под палящим солнцем:

— Я умоляю о прощении! Боги карают весь Калормен за мой грех, но я клянусь, что не желала, что никогда не сделала бы этого по доброй воле! Если я бы только знала, что она предупредит арченландцев…!

— Что?!

Ласаралин замерла, мелко дрожа от охватившего ее ужаса, медленно подняла голову и зажала рот рукой, увидев разъяренные черные глаза.

========== Глава пятая ==========

В первое мгновение ему показалось, что он ослышался. Возлюбленная жена — которой уж точно не следовало проводить столько времени на солнце — стояла ни жива, ни мертва, не отнимая руку в полудюжине колец от дрожащих губ, но всё равно умудрялась бормотать что-то невнятное и едва слышное, в котором, тем не менее, отчетливо проскальзывали слова «побег на Север», «тархан Ахошта», «мальчик-раб», «говорящие лошади» и «Аравис». Последнее особенно не радовало. Уж имя женщины — пусть в те годы она была лишь бестолковой девчонкой, — предавшей не только своего отца, но и Великих господ ради ничтожной участи принцессы в крохотном северном княжестве, знал едва ли не каждый калорменец, будь он хоть тарханом, хоть последним рыбаком.

Говоря по справедливости, она уже была наказана едва ли не сильнее, чем того заслуживала: вечное изгнание, прозябание в стылых северных горах и муж, проживший первые четырнадцать лет своей жизни в рыбацкой хижине, — это ли не худшее, что могло случиться с такой, как тархина Аравис? Она могла мнить себя сколь угодно счастливой. Но не могла не знать, что над ней смеется весь Калормен, помня о том, что она, потомок самих тисроков, променяла подобающую ее статусу жизнь на участь наложницы в нищем Арченланде. Ее брака никто в Калормене тоже не признавал.

А уж после того, как эту же изменническую натуру показал и ее отец, украсив своей головой одно из копий над воротами Ташбаана… Участи тархины Аравис нынче не завидовали даже дочери безземельных тарханов, вынужденные прозябать в нищете и становиться женами всякого, у кого окажется достаточно золота, чтобы хоть немного поправить бедственное положение их отца.

Ласаралин же этого будто не понимала. И содрогалась на грани обморока, цепляясь за него, словно утопающая.