Пламя Азарота (СИ)

— Речь не о его желаниях, — сухо ответил Ильгамут. Анрадина не было у стен Ташбаана в конце прошлого лета, когда Рабадаш без страха и сомнений проливал кровь, возвращая свою корону. И за это стоило бы возблагодарить богов еще тысячу раз. Услышь Анрадин полное отчаяния позволение «Просите любую награду», и, без сомнения, попросил бы гораздо больше, чем могла бы дать ему принцесса.

Джанаан. Имя, которое простому тархану позволено произносить лишь украдкой, наедине с собой в ночной темноте, когда никто не сумеет услышать того, как мало в голосе этого тархана вежливого преклонения перед сестрой тисрока. Неизменно прекрасной и недостижимой. Тарханы, подобные Анрадину, без стеснения называли ее Белой Змеей, помня о крови северной наложницы, текущей в венах принцессы, и о ее властной натуре правительницы, безраздельно царствовавшей в сатрапиях покойного мужа от имени двоих ее сыновей. Ильгамут, помнивший короткий ужин на борту его галеры и дрожащие руки женщины, более всего страшившейся неизвестности, полагал, что ей куда больше пошло бы сравнение с белым лотосом. Быть может, именно потому лотос на длинном стебле был вырезан на ножнах из слоновой кости, в которых носил саблю нынешний тисрок. Лотос и обвившаяся вокруг него змея. Две стороны одной сущности. И тонкий, весьма остроумный намек, лучше любых слов говоривший о его чувствах к сестре.

Подумать только, размышлял тогда Ильгамут, наблюдая за очередным спором тарханов. Он прожил тридцать зим, находя в обществе женщин лишь способ скоротать слишком длинную ночь и изредка услышать интересные речи — немногие из наложниц могли поддержать серьезную беседу, — и пропал, словно мальчишка вдвое моложе, стоило принцессе упасть ему в руки с чужого коня. В тот миг ни один мужчина не назвал бы ее, запыленную и измученную, красивой женщиной. Но ощущение тех дрожащих рук по-прежнему было настолько острым, что порой он просыпался по ночам, еще чувствуя, как призрачные пальцы сжимают ладонь и охрипший женский голос обещает любые богатства в обмен на помочь.

Просите любую награду.

Я пожелал вас, моя госпожа. Но не нахожу в себе сил поверить, что ваш брат позволит мне привести вас к алтарю в храме Зардинах, Госпожи бурных рек и недвижимых озер, и разделить с вами чашу жизни.

Чашу ледяной ключевой воды.

Ветер поднялся с новой силой, бросая в лицо песок и ероша волосы, и первым тени в песчаной дымке различил востроглазый мальчишка-дозорный не старше шестнадцати лет.

— Разведчики, господин! Я вижу четверых.

А уходило шестеро. Ответ Ильгамут знал еще до того, как первый из возвратившихся воинов успел склониться перед ним в поклоне, зажимая рукой неглубокую — благодаря хорошим кольчугам калорменцев и плохому, порой насквозь проржавевшему оружию варваров — рану на плече.

— Сколько их?

— Три сотни, господин. Но… если позволите своему ничтожному слуге высказаться… Либо они вздумали бесславно сложить головы в неравном бою, либо нас пытаются отвлечь.

От чего, спрашивается? Лагерь слишком велик, чтобы горстка в несколько сотен могла взять его в кольцо и начать методично вырезать всех, кто подвернется на пути. А будь у варваров отряд хотя бы в тысячу человек, и его бы заметили раньше, даже если бы пустынники продолжали придерживаться своей излюбленной тактики и пытались проскользнуть мимо дозорных по одиночке. Избрать другой путь они и вовсе не могли. Войску нужна вода. А его слуги из года в год ищут в пустыне и засыпают все колодцы, которые роют пустынники в надежде проложить тайную тропу в стороне от калорменских трактов. Пока он здесь хозяин, в сатрапии не будет ни одного источника, выкопанного не по его приказу. И в случае вторжения — точно такого же, что и нынешнее, — у врага не будет иного выбора, кроме как идти по единственной тропе, проложенной из глубины пустыни к ее Сердцу.

Разбуженный Алимаш согласился с тем, что логика варваров от них ускользала.

— Ловушка? — предположил тархан и душераздирающе зевнул, не успев прикрыть рот рукой и показав черную дыру на месте двух зубов в верхней челюсти. В каком бою ему их выбили, не помнил уже и сам Алимаш, да и не слишком переживал из-за этой потери. Женщины любили его не за это. Как и боялись враги.

— В пустыне? — не согласился Ильгамут. — Зыбучих песков здесь нет, а вздумай они рыть ямы с кольями, мои люди уже бы это выяснили.

Он знал о приближении войск из Ташбаана уже на следующее утро после того, как подкрепление пересекло границу сатрапии. И ему продолжали присылать сначала птиц, а затем и людей с донесениями. От тархана Ильсомбраза. Не тот выбор, который предпочел бы сам Ильгамут, но поставить во главе армии настоящего воина тисрок не мог. А вот мальчишка, которого половина Калормена считала сыном Рабадаша и с которым побоялась бы ссориться половина более опытных тарханов, подходил на эту роль в самый раз. Если, конечно, он способен прислушиваться к советам, а не возомнил себя великим полководцем лишь потому, что ему доверили такую важную миссию в жалкие тринадцать лет.