Пламя и ветер

— Может быть, так учат только в нашей гимназии, потому что у нас всем верховодит законоучитель. Ведь он — исповедник жены престолонаследника!

— Может быть. Например, я знаю от приятеля, что в Градце Кралове все иначе. Там вообще в городе другой дух. Там не допустили бы, чтобы одаренный человек прозябал.

— Ты имеешь в виду Хлума?

— Говорят, он при смерти.

— Не зайти ли к его матери, разузнать о нем?

— А что она о нас подумает? Проявляем внимание, только когда его постигло несчастье.

После долгого молчания Ян сказал:

— Все мы какие-то... недружные.

— Каждый, как улитка, сидит в своей раковине.

— Мой отец говорит, что неискренность и недоверие к людям, лицемерие, вероломство и угодливость свойственны порабощенному народу. Я думаю, он прав.

— Еще как! Мы должны стать свободными. — Криштоф снова взялся за карандаш, бумагу и краски. — Черт меня побери, если я наконец не схвачу этот колорит, — сказал он с ожесточением.

Солнце поднималось все выше, в запруде прибывало воды, шум водостока усиливался, вода ревела среди тихих старых деревьев, росших вдоль ручья, вплоть до самой Плигаловой мельницы, которую заслоняли дубы и ольха.

«Они любили друг друга, горячо любили», — думал Ян. — Интересно, почему они расстались? — произнес он вслух.

— Кто, Маха и его желетинская серна? Нетрудно угадать! Бедный студент и богатая невеста. Конечно, вмешались дорогие родители. Желетинский лесничий — это, друг мой, в те поры был почти дворянин.

— Бедный студент, к тому же поэт и актер! Ты прав. Девушке из богатой семьи не полагалось встречаться с такими... как бы это сказать... голодранцами.

— В те времена! Как будто сейчас стало иначе!

— Представляю себе, Криштоф, как грустила эта красавица, когда ей запретили встречаться с Махой! Ходила, наверное, в тоске тут, по берегу, вспоминая дни былого счастья.

— Э, кто знает, как было дело, сентиментальный ты человек! Может быть, она сама сказала Махе «прощай навсегда» и стала встречаться с другим. Не знаешь ты, братец, женщин, — басом добавил Криштоф.

— А уж ты-то их знаешь, ты можешь о них порассказать, циник! — ощетинился Ян.

— Все женщины корыстны, это я знаю и могу тебе сказать, что давно излечился от всяких любовных иллюзий.

— С тех пор как перестал носить короткие штанишки, да? — рассмеялся Ян.

— Не смейся надо мною, — помолчав, сказал с горечью Криштоф. — Лучше пожалей. Погляди, опять я все испортил. Разве это тени? Все это никуда не годится! А свиду кажется так просто! Нет у меня таланта, ни к чему я не годен! — И он опять раздраженно скомкал листок и швырнул его в бурлящий ручей. Поток тотчас поглотил бумажку; она вынырнула только у самой излучины, с минуту покрутилась на поверхности воды и опять исчезла.

Молодые люди следили за ней, потом, подняв взгляд от пенящегося потока, переглянулись, им показалось, что они возвратились из какого-то фантастического путешествия. Где они были, что пережили за эти несколько минут? Или все это им только привиделось?

— Искусство не так просто, как кажется, — сказал наконец Криштоф. — Оно поглощает человека целиком... как вот этот поток мою бумажку.

Его слова почти заглушал шум воды на плотине.

Но Ян понял его и задумчиво отозвался, прикрыв ладонью глаза от ослепительных лучей солнца, проникших сюда сквозь густую листву:

— Так же, наверное, и любовь.

— Да, она поглощает человека целиком, — повторил Криштоф.

Нахмурившись, он созерцал легкую рябь на запруде, вдруг встрепенулся и схватил Яна за плечо так резко, что оба чуть не упали с плотины.

— Ты видишь?

— Что?! — удивился Ян. — Что случилось?

— Вода! Она стала совсем другая, чем была минуту назад! Видишь, какие краски? Как они могли измениться за одну минуту? И весь пейзаж словно изменился — и деревья, и зеленый берег, и водная гладь. Она была зеленая, синяя и золотистая, а стала белая, желтая и серебряная. И черные, совершенно черные полосы. Или темно-синие? Как у Махи?

Ян покачал головой.

— Я не замечаю, чтобы все так переменилось. Не вижу никакой разницы.

— Ну что ты! Не замечаешь?! Да ведь все, все краски совсем другие.

— Я только слышу, что быстро течет время. Как та вода. Слышу, как вскачь несется жизнь на земле. Наша с тобой жизнь, друг мой.

7

К учительнице Лиде Рандовой уже давно подъезжал чиновник Пухольд. Сначала он будто невзначай, повстречав ее, низко кланялся, останавливался осведомиться о здоровье Лиды и говорил, что она отлично выглядит.

Девушка отвечала ему слегка иронически.

Но эти случайные встречи и разговоры становились все чаще, и Лида привыкала видеть Пухольда и даже стала ловить себя на мечтах о том, что они вдвоем живут в ее зеленом домике. Ей не приходится изо дня в день, в любую погоду, идти за город, в школу, у нее ребенок... От Пухольда? Нет, с этим она не могла смириться. Вздор, совершенный вздор! Ей не нравились ни его рот, ни нос, ни усы, ни развинченная походка, ни глупые разговоры. Если она выйдет замуж, то совсем не за такого человека.