Пламя и ветер

— Никакой он не другой, все бродяги одинаковы.

— У него... вольная душа. Не знаю, как и сказать... В общем, он не наш, да и вообще не место ему на этом богом проклятом свете. Потому его и зашибло... Дайте-ка мне еще стопку.

И Брейла молча пил, заливая печаль-тоску.

Землекоп Ирка вернулся в кантину, постучал по бочонку, стоявшему у дверей, блаженно усмехнулся, подумав о том, сколько таких бочонков он выпил за всю свою жизнь, уселся на него и хрипло запел пронзительным голосом:

Вернулся Ян домой с работы
такой, что глянуть неохота:
весь вшивый, на плечах лоскутья,
мол, зиму должен протянуть я,
мол, зиму должен протянуть я.

Детишки плачут с перепугу:

«Мать, не пускай того бродягу, —
босой и рваные штаны,
отцы такие не нужны,
ой, не нужны, ой, не нужны!

И так мы чахнем с голодухи,

и так подтягиваем брюхо,
и так невзгодам нет конца, —
уж лучше будем без отца!

Спи где-нибудь на сеновале,

чтоб вши тебя совсем сожрали.

Крутобокая буфетчица, с красными, толстыми, словно опухшими руками, выскочила из-за стойки и с бранью накинулась на него: мол, заткнись и проваливай, кому охота слушать твои песни.

Вернувшись, она напустилась и на Брейлу:

— Ступайте себе, не цацкаться же мне с вами до вечера, меня другие дела ждут.

Брейла заплатил и, спотыкаясь, потащился прочь. На плотине он остановился и вдруг заорал:

— Пожар, пожар!

Землекопы, работавшие поблизости, подняли головы, поглядели на пьяного и, поняв, в чем дело, отвечали со смехом:

— В башке у тебя пожар!

— Холуи барские, все тут в дерьме копаетесь, свиньи хозяйские!

Он извергал проклятия без передышки, и тогда несколько землекопов, вместе с артельщиком, взобрались на плотину, схватили Брейлу за шиворот, отвесили ему по тумаку и столкнули вниз, на другую сторону запруды.

Брейла свалился на камни и сел, вытирая рукавом грязь с лица.

Неподалеку Сватомир Чешпиво, не торопясь, с ленцой, грузил песком тачку.

— Поддали они тебе за этот «пожар», не скоро забудешь, — заметил он. — Так тебе и надо, осел.

— Завтра заберу книжку и уйду отсюда, — пробурчал Брейла и выплюнул глину, набившуюся ему в рот. Он уже отрезвел и сидел, потирая синяки.

— Так тебе и надо, — повторил Сватомир. — И Хлуму тоже. Главное, ему, да, ему! Навряд ли он очухается, здорово его пришибло.

— Заткнись! — крикнул Брейла и брезгливо сплюнул. — Уйду отсюда, уволюсь поскорей. Неохота мне работать с такой сволочью, как вы все. На кого, работаете, собственно? На эрцгерцога!

— Что верно, то верно. И я тоже. — Сватомир отбросил лопату. — А ведь у меня хватает денег, я сам мог бы жить барином. Пойдем со мной, сделай, что я тебе скажу, и ты хорошо заработаешь!.. Нет, нет, не могу тебе об этом рассказать.

Брейла не слушал.

— Уйду отсюда! — твердил он, но не двигался с места. Спина и руки у него болели.

— Так что, пойдешь со мной? — помолчав, спросил Сватомир.

— А за чем?

— Я ж тебе ясно говорю — за деньгами.

— Куда, за какими деньгами?

— Ну, на кладбище!

— Ты что, надо мной потешаешься, что ли? Думаешь, я вам тут для смеха? Иди сам туда!

— Понимаешь, Брейла, я один боюсь.

— А чего бояться? Мертвецы не встанут, они рады, что наконец-то заснули вечным сном. Иди себе, ничего не бойся, кради у них, что хочешь. Только один, без меня. Я такими делами не занимаюсь, понял? А теперь проваливай подальше, паскуда!

Сватомир в испуге вытаращил глаза и поспешил к своей тачке.

— Шабаш! — закричали по ту сторону плотины.

Нового пациента положили в палате второго этажа; случайно там не было других больных. Он не приходил в сознание, бредил и порывался вскочить с постели, изо рта у него шла кровь. Даже после наркотиков он не утихомирился.

Вечером прибежала Мария Хлумова, но ее не пустили к сыну.

Доктор Войтех Клен успокаивал ее, мол, состояние Петра не настолько угрожающее, чтобы опасаться самого худшего. Будем надеяться. Петр молод, он поправится, будь ему лет пятьдесят — было бы куда хуже.

Мария в слезах вернулась домой.

Всю ночь Петр метался в беспамятстве. За ним ухаживала сестра милосердия, монахиня Вероника. Она клала ему холодные компрессы на лоб. Доктор Клен заходил ночью несколько раз.

— Это серьезно, очень серьезно, — ответил он на вопрос Вероники. — Трещина в нижней части черепа. Будь он здоровяк, силач, другое дело, но вы сами видите, в нем не больше шестидесяти килограммов.

— Он — гимназист, — сказала Вероника. — А записали его как землекопа.

— Он работает на плотине.

— Образованный человек, и не стыдится такой работы.

— Видно, не на что было жить. А голодный ничего не стыдится, даже нищенской сумы. Да и почему бы ему брезговать честным трудом землекопа? Физический труд вовсе не унизителен, Вероника, это глупый предрассудок.

6