Пламя и ветер

У Петра осталось ощущение, словно в палату приходила красивая девушка с букетом цветов.

Наутро Петр проснулся почти совсем бодрый и уставился на молодую сестру милосердия, Веронику, вошедшую в палату. Она чувствовала на себе его взгляд и делала строгое лицо. Потом Вероника стала кормить его с ложки молоком.

— Я Иисус Христос, сын божий, — сказал вдруг Петр, и монашка с перепугу уронила ложку, которая, звякнув, упала на пол. — Я второй раз явился в мир, чтобы спасти людей... Но в сердце у меня рана, это вы меня ранили, Магдалена...

Снова он бредит! Сестра Вероника встревожилась, особенно потому, что Магдалена было ее имя в миру. Вместо того чтобы переменить больному компресс, она опустилась на колени у его койки и стала громко молиться.

— Помоги нам, дева Мария, — испуганно твердила она, глядя на заросшее лицо Петра, и снова перепугалась: ей показалось, что и в самом деле она видит хорошо знакомое ей лицо Христа: эти широкие надбровные дуги, этот рот и бородка, — ведь перед ней жених всех монахинь, молодой сын божий, который, став зрелым мужем, ушел в пустыню и постился там сорок дней и сорок ночей...

— Помоги нам, дева Мария! — проникновенно шептала Вероника.

Мария Хлумова каждый день приходила справляться о здоровье сына. Каждый день ей говорили, что ему лучше, но в палату не пускали. И вот наконец разрешили! Как молоденькая, взбежала она по лестнице. Вид Петра испугал ее, но Мария не показала этого. Он гладил мать по лицу и держал ее руку в своей.

— Очень больно было?

Петр покачал головой.

— Конечно, было, — сказала Вероника, сидевшая тихо, как призрак.

— Я была уверена, что ты выздоровеешь, — сказала мать. — Если бы ты умер, что бы я делала одна на свете? Я бы тоже умерла! — Она и плакала и смеялась от счастья.

Мария знала, что в воскресенье у Петра была Ева, и ей было досадно, что девушку пустили к нему, а ее, мать, нет. Но она и словом не обмолвилась об этом.

Уходя, она выглянула из окна.

— В этой палате лежал твой отец. Помнишь? Отсюда видно монастырь и Позовские леса.

Мать ушла, а Петр, закрыв глаза, лежал в полузабытьи. На него нахлынули воспоминания прошлого: он видел отца, мать, подгорскую мельницу с пекарней... К пекарне ведет несколько ступенек. Раннее утро. Петр подъезжает с тележкой, и они грузят на нее горячий благоухающий хлеб, только что из печи. Петр и отец быстро накладывают в тележку большие и маленькие караваи, — быстро, потому что надо торопиться, — обкладывают их соломой, чтобы хлеб не помялся, не потускнела его блестящая корка. Псы зевают и вздрагивают от холода, а когда тележка нагружена, с радостным лаем бегом пускаются в путь — по лесной дороге, пересеченной корнями сосен, через ручей, в гору, лугами и лесом до имперского тракта.

Зимой, когда Петр выезжал задолго до рассвета, мать обычно стояла с фонарем и светила, пока они грузили тележку. Одной рукой она придерживала дышло, чтобы собаки, чего доброго, не сорвались прежде времени с места. Мутный, желтый, колеблющийся свет фонаря сейчас мерещится Петру всю ночь. Он лежит в тесной больничной палате, не то бодрствует, не то спит, и ему слышится треск огня в хлебной печи и шум вековых дубов вокруг одинокой мельницы. Буря злобно бушует в листве, так же злобно, как злая судьба, что преследует обитателей этой уединенной пекарни...

10

Два месяца пролежал Петр, прежде чем смог спускаться вниз, в больничный сад. Он чувствовал себя все крепче и сильнее, на душе прояснялось — словно весеннее солнце пробилось сквозь серые облака и клочки туч. Очень хотелось заняться чем-нибудь: праздность отупляет человека, не будь труда, что сталось бы с миром, с жизнью в нем?

Каждое воскресенье Петра навещали друзья, а мать бывала почти каждый день; никогда прежде они не беседовали так подолгу, как теперь.

По субботам, сразу же с поезда, прибегала Ева. Она очень тревожилась о Петре, но ничем не выдавала своей тревоги.

Пришло письмо от Владимира Скалы из Лома. Он написал, что его не взяли в армию и он решил забросить живопись — из-за этого у него даже вышла ссора с семьей. Он хочет поступить на медицинский факультет и потом поехать врачом в провинцию. А Петру советует приступить наконец к занятиям на философском. Они могли бы — вместе с Гарсом, если только удастся его образумить, — жить все трое в Праге, сообща, товарищеской коммуной.

Еве это предложение страшно понравилось. Петр приходил бы к ней в гости, они вместе ходили бы в театры и на выставки, пили бы чай, спорили на всякие темы, в общем, жили бы, как русские студенты. Ах, скорее бы уж кончились каникулы!

Заглядывал к Петру в больницу и Роудный, — всегда лишь на минутку, — навещали его Грдличка и мятежный Густав, а в последнее время зачастил старик Трезал.

Как-то жарким днем все они сидели в больничном саду, под ясенем, и Трезал вспомнил старого друга, пекаря Хлума. Потом он заговорил о своем сыне: будь у Эвжена музыкальное образование, из него мог бы выйти новый Кубелик.