Пламя и ветер

— Хочется им повоевать, ничего не скажешь.

Но уже через минуту призрак войны перестал тревожить их, и они заговорили о своих планах и о своей любви.

— Петр, я выучила для тебя стихотворение Антонина Совы. Слушай. — Они гуляли за железнодорожным полотном, где можно без помех говорить и обниматься. И Ева стала декламировать:

...Рука — в твоей руке.
Веди и властвуй!

Себя отдам тебе

всю, без остатка...
Кем стать в твоей судьбе? —
скажи, мой сладкий!

— Стань другом, и женой,

и другом снова.
Суд правый надо мной
верши сурово...

Стань гибелью моей

и дай спасенье...
Луч материнства слей
с зарей весенней...

Молодые люди дошли до Червеных холмов. День уже клонился к вечеру, а Петр и Ева все еще сидели под стогом, у проселочной дороги, извивающейся по песчаной вершине холма. Под ними, в низине, мирно лежал родной Раньков, над ними, на холме, виднелся костел и неказистое здание школы, руины сожженного Жижкой монастыря, напоминающие монаха с воздетыми к небу руками.

Петр и Ева долго глядели вниз.

— А все-таки я рад, что здесь родился, — сказал Петр.

— Ты так часто насмехаешься над нашим городом.

— Да. И над самим собой тоже. Я думал, что Раньков — это лишь сборище глупых, безвольных, трусоватых людей. А на самом деле город таков, как мы все, его жители. По-своему я люблю его. А сейчас я даже рад, что мне довелось остаться здесь, вопреки моему стремлению перебраться в Прагу или еще куда-нибудь. Ведь там я не встретил бы тебя. Уже за это одно я благодарен Ранькову.

— А я благодарна ему за тебя, — воскликнула она звонким голосом. — Но здешняя обстановка убивает твой талант, Петр, не дает возможности проявить себя!

— А по-моему, обывательская среда, тупая и бесчувственная, есть всюду. Она может сгубить малый талант, а у кого подлинный дар, тот пробьется, если только его не подкосит болезнь или страсть к вину. Людей с крохотным талантом не жалко, пусть себе занимаются другим делом.

— Но ты пробьешься, ты должен пробиться!

Петр смотрел в сторону Позовских лесов, туда, где были родные края его отца и матери, где над лесом догорала алая вечерняя заря.

— Да, мне ясно, что отсюда нам надо уехать, но мы будем возвращаться в Раньков. Любому человеку дорого его родное гнездо, каким бы оно ни было, — ведь там он вскормлен молоком матери.

Ева радостно слушала его слова, вертя в руке букетик васильков.

Петр пылко поглядел на нее.

— Ты человек горячего сердца, Ева.

И она ответила серьезно:

— Я всегда мечтала стать женой любимого человека, которому безраздельно отдам свое сердце. Стать женой без свадьбы, без свидетелей. Как сказал в своих стихах этот твой анархист Франя Шрамек:

Друзья, не гневайтесь на нас,
что вас не звали мы в тот час,
когда сыграли свадьбу нашу...

— Да!

— Муж и жена — это те, кто любит друг друга, верно?

Петр засмеялся счастливым смехом. А лицо Евы было таким, словно на нем сияли звезды.

— Те, кто любит друг друга так сильно, что и описать нельзя. Как мы! — добавила Ева.

— Да, ты как огонь! Ты пламя моей жизни! Моя прекрасная первозданная Ева, моя утренняя зорька!

Глава двадцать первая

1

Никто еще не понимал, чем грозят события, но женщины сокрушались, а мужчины стучали кулаком по столу.

— И зачем его туда понесло! А расхлебывать-то придется нам!

— Вот черт, — бушевал Трезал. — Надо было ему знать, что сербы не чехи. С ними, братец мой, шутки плохи. Погодите, они еще доберутся и до старичка Франца-Иосифа, если он сунется куда-нибудь на парад.

— Прошу вас, говорите потише, пан Трезал, — маляр Грдличка утихомиривал сапожника и управителя харчевни. — Я ваши взгляды и так хорошо знаю, а другим их знать ни к чему. Среди нас появились какие-то незнакомые типы, как бы чего не вышло.

— Что верно, то верно. Да разве удержишься!

— Лучше поговорим... ну хотя бы о звездах.

— Ладно. Так вот: эрцгерцог помер, а ни одна звезда с неба не упала.

— Может быть и так, пан Трезал.

В казармах и присутственных местах наступило небывалое оживление, будничные дела городка совсем отодвинулись в сторону.

Местный полк выехал, и в казармах расквартировали резервистов. Улицы тихого городка наполнились шумом и гамом, в трактирах было полным-полно всякого люда.