Пламя и ветер

Окружной начальник Гейда был целиком поглощен новыми обязанностями, которые легли на него в это тревожное время. Надо было держать в руках весь город, наблюдать за каждым обитателем, знать, чем живет весь округ. В Ранькове прибавилось полицейских сыщиков и соглядатаев на случай каких-нибудь эксцессов, которые нарушили бы законный порядок. Гейда до позднего вечера торчал в управлении, у него даже не оставалось времени для прогулок, на которых прежде законоучитель Коларж втихомолку информировал его о настроении учителей. Поэтому окружной начальник попросил почтенного пастыря безо всяких церемоний приходить к нему в любое время прямо в канцелярию. Ведь именно ныне, когда близятся грозные и решающие события, все верноподданные Габсбургской империи должны держаться сплоченно и поддерживать друг друга.

Законоучитель уже несколько раз побывал у начальника, который обычно сидел один, в обществе своего песика Перлина. Но сегодня вечером он застал у Гейды только что назначенного командиром полка полковника Оскара фон Фогельзинга.

О, эти почтенные господа, собственно, уже давно знакомы! Ведь Фогельзинг служил тут еще лейтенантом, да, да, здесь, в Ранькове, он начинал свою карьеру.

Правда, он прослужил недолго и вскоре подал рапорт о переводе в другое место. Дело в том, что здесь произошел пренеприятный инцидент: какой-то пекарь, явно нетрезвый, кинулся на лейтенанта с железной палкой — как раз когда молодой офицер на рассвете возвращался с дежурства к себе на квартиру. Ну, конечно, блестящий фехтовальщик Фогельзинг легко отразил нападение. Этот остервенелый шовинист-чех почти не пострадал, отделался царапиной, но в городе начались толки, и лейтенант, чтобы не возбуждать национальных распрей, не стал требовать публичных извинений, а просто попросил начальство о переводе к венским егерям. Правда, ждать ему пришлось долгонько, несколько лет. Молодой, неискушенный офицер Фогельзинг тогда еще, разумеется, не знал, что генеральный штаб в Вене непоколебимо придерживается единственно правильного принципа — не уступать общественному мнению гражданского населения. Армия никогда и ни в чем не должна считаться с настроениями улицы, и особенно с требованиями славян. До чего бы это довело!

— Будем откровенны, — сказал новый начальник гарнизона, — большинство подданных нашей славной монархии, в том числе немецкие рабочие низы и всякий социалистический сброд, настроены против правительства и считают, что налоги на военные и церковные нужды — это бог весть какое тяжелое бремя. Могу вас заверить, господа, — продолжал полковник, — что мне никогда в голову не приходило, что я вернусь в город, граждане которого проявили ко мне такое недружелюбие. Мне и не снилось, что я понадоблюсь его величеству и отчизне именно здесь... Командовать чешским полком в самом сердце Чехии, да еще в переломный период, когда Австрия меняет политику и стремится к войне, — это господа, нелегкое дело. Но я спокоен, потому что уверен в себе, полагаюсь на свою твердость и решительность и ни минуты не сомневаюсь, что сумею быть хозяином положения, что бы ни произошло в Ранькове.

Окружной начальник учтиво улыбался, а законоучитель был явно восхищен самоуверенностью офицера — человека с крепкой фигурой, тонким носом и пронзительным взглядом умных глаз.

Фогельзинг смял в пепельнице окурок сигареты, отпил черного кофе и продолжал:

— Я всегда восхищался военной политикой его высочества престолонаследника. Он стремился создать мощные, современно оснащенные армию и флот, сумел привить офицерству новый дух и веру в себя, поставил на пост начальника генерального штаба столь крупного теоретика, как Конрад фон Гетцендорф. Монархии, которую уже ослабили национальные и социальные распри, нужен этот новый боевой дух. Наш парламент, по существу, превратился в трибуну для антигосударственных выступлений. Давно пора было распустить его, и хорошо, что управление страной теперь полностью перешло к министерствам. Конрад фон Гетцендорф несколько раз предлагал — увы, безрезультатно — установить военную диктатуру, которая сразу разрешила бы многие проблемы. Впрочем, к чему вспоминать об этом, ведь сейчас эта диктатура фактически налицо, и мы стараемся побыстрее наверстать все, что столь непростительно упустили.

«Полковник любит послушать самого себя, — подумал Гейда. — Насколько он, однако, образованнее и культурнее, чем его предшественник: тот боялся рот раскрыть, чтобы не брякнуть глупость, за которую его потом могли бы заглазно высмеять».