Пламя и ветер

— Плохи дела, плохи, согласен с тобой, дорогой внук. Вот только не возьму в толк, почему же при его высочестве не было охраны? Охрана покрикивала бы на народ: «Эй, держись подальше, не подходи к крепости», — и не случилось бы беды.

— Охрана-то была, а как же! Да только нынче охранители не те, что в старые времена, ваше величество. Тогда, бывало, воины грудью заслоняли короля. А нынче никому неохота и палец отдать за своего ближнего, даже за самого... как бишь его, лучше не называть... ну, тот, что был в Сараеве...

— Понимаю, почтенный внук. Короче говоря, нас, королей, того и гляди, перережут, как баранов, — молвил «король Ян», отхлебнув пива, и утер ручищей усы. — Того и гляди, пристукнут ни за понюшку табаку. Как тут не дрожать за свою шкуру!

— За шкуру-то я не очень боюсь, ваша королевская милость. Больше за язык. Как бы он у меня не сбрехнул лишнего!

— Ах ты, глупый Вацлавик! А я чуть было не запамятовал, мне-то бояться нечего: ведь я уже давным-давно пал в бою под Кресчаком. Не помнишь разве, как тогда весь народ по мне горевал? Вроде как по покойнику Ферде Пухерному или по кабатчику Волосатому.

В распивочной вдруг все замолкли. «Короли» навострили уши: что случилось? Уж не хватил ли удар старичка Прохазку?[83]

В тишине послышался голосе Бенедикта Еждичка, стоявшего рядом с кружкой пива в руке.

— Полегче, полегче! Вы меня еще не знаете, я верный подданный государя императора. Я патриот, и при мне никто не смеет вести такие речи!

Кто-то с размаху стукнул его по затылку, и он повалился на Рохлину. Тот яростно ухватил лавочника за шиворот, распахнул дверь и... Еждичек, как был, с кружкой в руках, вылетел на улицу. Опомнился он, только когда уткнулся носом в брюхо мерина, принадлежавшего «королю Яну». Перепуганный мерин сорвался с места и поскакал вниз по улице, прямехонько к статуе Яна Непомуцкого.

— Эй, король, — крикнул Рохлина. — Еждичек уехал на твоей телеге!

«Король Ян» выругался, выскочил из-за стола, но не сразу смог протолкаться и выбежать на улицу. Он погнался за убегавшим Еждичком, который уже свернул за угол, но, видя, что его все равно не догонишь, остановился и погрозил кулаком:

— Вот попадешься мне, холуй австрийский, сделаю из тебя колбасу!

И побежал догонять мерина, которого настиг уже у статуи св. Яна. Не к чести города, надо отметить, что статуя была не чищена со времен злосчастного Чешпивы, сколько ни сокрушалась на этот счет побирушка Симайзлова.

Глава двадцать вторая

1

Двадцать третьего июля 1914 года Вена предъявила Сербии ультиматум. Двадцать пятого было объявлено военное положение, двадцать шестого, в день св. Анны, проведена всеобщая мобилизация, и двадцать восьмого началась война.

День был жаркий, душный с самого утра.

Улица бедноты, где жили Хлумовы, содрогнулась при этом известии. Побледневшие мужчины чертыхались, женщины кричали и плакали. Все устремились к плакатам с высочайшим манифестом, которые были расклеены на углах.

Невероятное стало фактом: война!

Петр побежал через площадь к Роудному. У плакатов стояли возбужденные люди, на здании окружного управления вместо траурного флага вывесили черно-желтый, государственный.

Грянул военный оркестр, его вывели из казарм играть по случаю объявления войны.

На улице Под бранкой Петр столкнулся с обоими своими друзьями, Роудным и Розенгеймом. У портного был такой вид, словно его только что повалили на землю и топтали ногами.

— Вы куда, товарищи?

Оказалось, что они никуда не идут, просто им не сидится дома.

— Мы потерпели полное поражение! — с трудом произнес Роудный. — Потерпели поражение, не успев ничего предпринять! Ничего, ничего!

Как отщепенцы бродили они по улицам. Из канав несло смрадом, перед трактирами и распивочными, на углах и перекрестках, спорили, кричали, махали руками возбужденные, перепуганные люди.

— Слава императору и отечеству! — крикнул над самым ухом наших друзей Иисусик-Еждичек, он подслушивал, подкравшись сзади, как ночной хищник. — Слава императору Францу-Иосифу! — воскликнул он и торжествующе ухмыльнулся.

Петр и его друзья поспешили отойти от него.

— Что же не кричите славу? — заорал им вслед лавочник.

Они с горечью ощущали свое бессилие. Мысли словно застыли в голове, ноги с трудом шагали по плохо мощенной улице.

— Война не продлится дольше двух недель! Это будет всего лишь прогулка в Сербию и обратно, — услышали друзья. Это крикнул седоусый толстяк с массивной серебряной цепочкой на животе, мясник, торговец шорным товаром и домовладелец Режный.

— Прогулка? Черта с два, приятель! — засмеялся ему в ответ Рохлина. — Будем радоваться, если все кончится через полгода.

— Да еще русаки ввяжутся в это дело. Ох, и начнется резня, говорю вам! — засмеялся какой-то прохожий и хлопнул себя по ляжкам. — Порастрясешь тогда жирок-то, братец! — крикнул он Режному.

— При чем тут я? Разве я объявил войну?

Как во сне ходили Роудный, Розенгейм и Петр по улицам родного города. Волнение, которое они видели на всех лицах, вызывало у них угрызения совести.