Пламя и ветер

До города дошла весть о злодействе браконьеров в миличинских горах. Потрясающая весть! Лесник Селигер найден мертвым! Грдличка только что слышал это от приезжих мужиков.

— Да ведь я его знаю, хорошо знаю! — ужаснулся Трезал.

— Слыхали, уважаемые? — крикнул Чешпиво, обращаясь к картежникам в задней комнате. Но те были увлечены игрой.

— А как? — допытывался Трезал. — Как его убили? Наверное, изрешечен пулями?

— Замучен до смерти! А до чего был крепкий мужина! Вроде Трезала.

— Я его тоже знал, — вставил Чешпиво.

— А кто ж его не знает, этого бородача, — сказал Фассити. — Я-то уж и подавно. Вы подумайте! Как же его замучили?

— Как замучили-то? — подхватил Чешпиво. — Что с ним сделали?

— Да вы же мне слова не даете сказать, господа. — Грдличка немного поломался, потом начал рассказывать, сначала скупо и неохотно, будто нищему хлеб отрезал, потом разговорился — мол, какой-то мальчишка наткнулся в кустарнике на мертвого лесника, прибежал домой весь бледный, ничего толком не мог сказать с перепугу. «Пана Селигера убили», — только и крикнул. Родители уложили мальчишку в постель, боялись, как бы у него не случился разрыв сердца.

— Скажете тоже! Разве у сопляка может быть разрыв сердца? — не удержался Чешпиво. — Это же только у старых людей...

— Да не мешайте вы, — прикрикнул на него напряженно слушавший Фассати.

Короче, мальчишка кое-как объяснил, где это примерно случилось, и крестьяне отправились туда. Даже у былых людей кровь застыла в жилах: лесник был привязан к буку, головой вниз, во рту кляп, а под ним громадный муравейник!

— Вот оно что! — Трезал стукнул кулаком по столу. — Это браконьеры, не иначе. Про такое даже в календаре был рассказ.

Грдличка выпил остаток вина и встал, но, сделав несколько шагов, сел снова. Он все не мог успокоиться.

— Я этот миличинский лес знаю как свои пять пальцев, — сказал, покачивая головой, Чешпиво. — Как не знать, я туда хаживал по грибы. Муравьев там всегда было видимо-невидимо, больше, чем грибов, хе-хе.

— Крутой человек был Селигер, — заговорил Трезал. — Но такая смерть, о господи боже, ужас, да и только.

— Как человек может замучить человека! — сказал Хлум. — Иной раз мне кажется, друзья мои, что люди хуже зверей.

— Что случилось? — оторвавшись от карт, Пухерный выглянул в дверь.

— Браконьеры замучили Селигера, — ответил Фассати.

— Я ж его знаю, очень хорошо знаю! — закричал Пухерный, тасуя карты, и потянулся в сторону говоривших так, что чуть не упал со стула. — Мы раз играли с ним в карты в Отицах у Шейблука, он, я и Каливода, больше полутора суток не вылезали из-за стола. И вот видите, обоих уже нет на свете, а какие были здоровяки!

— Селигер любил залить за воротник, — добавил Грдличка, почти совсем успокоясь.

— А кто не любит? Настоящий мужчина всегда любит это дело, — вставил Фассати.

— Я ему шил сапоги. Наверняка он был в них, когда его укокошили, — торопливо проговорил Трезал. — Я пять лет назад их пошил. — И, разводя руками, он изобразил свой давний разговор с лесником: «Уж будьте покойны, пан Селигер, эти сапоги у вас не сносятся и за пятьдесят лет». А он ржал, как лошадь: «Ха-ха-ха, вы мне еще скажете, что я проношу их до самой смерти и побегу в них к Страшному суду». И вот, видали, побежал! Ручаюсь, что эти сапоги были на нем!

— Ха-ха-ха! — от души расхохотался Чешпиво, а за ним и все остальные, да так, что чуть не кашляли от смеха.

— Люди иногда хуже любого зверя, — серьезно повторил пекарь, когда все умолкли. — Кажется, готовы сожрать друг друга.

— Браконьеры, что его замучили, были не здешние, они пришлые, как пить дать! — заключил Чешпиво.

— О мертвых принято говорить только хорошее, — мотнул головой Грдличка, — но скажу вам: свиреп был покойник с бедняками. Они его как огня боялись.

— Как бешеный пес, — добавил Трезал. — Да, они почти что все такие, лесники да лесничие. Чем беднее человек, тем больше они над ним куражатся.

— Кто бы подумал, что Селигер так кончит! Злодеи, видно, давно подстерегали его. Бог весть, как они дотащили его к муравейнику. Я так полагаю, он не дешево отдал свою жизнь. — Фассати сделал энергичный жест рукой, в которой держал трубку.

— Как сейчас вижу его перед собой, — задумчиво произнес Чешпиво, поглаживая голову.

— Он был не робкого десятка, — пробурчал за карточным столом Пухерный. — Не подумайте! Всех гнал палкой из леса. Бывало, услышит выстрел, побежит хоть за десять километров, как гончая за зайцем.

— Говаривали, — снова начал пекарь, — что на совести у Селигера двое убитых. Какой-то Грушка из Зличова и Илек из Кнежиц. Да, двое, если не ошибаюсь. Это и было-то совсем недавно.

— Кто лезет охотиться в чужие угодья, знает, чем рискует, — почти обиженно возразил Фассати. — Это все равно что лезть в спальню к чужой жене. Я — он ткнул себя пальцем в грудь, — ни за что на свете не пошел бы ночью в лес, хоть бы меня озолотили. А уж тем более с ружьем.

— Я тоже, — согласился Чешпиво. — И носу бы не сунул.

— Когда в лесу встречаются лесник и браконьер, да оба с ружьями, и тот и другой одинаково рискуют жизнью.

— Не всюду, смотря, чьи это владения, — возразил Грдличка.