Пламя и ветер

— Это тоже верно, — рассудительно заметил Фассати. — Вот, например, у нас при Вртбах, лесники холостыми патронами никогда не стреляли. А при Лобковице стало полегче.

— Каков поп, таков и приход, — дело ясное.

— Мой отец, дай ему господь бог царствие небесное, — продолжал Фассати, присаживаясь, — был хорошо знаком с желетинским лесничим Штихом. Я его тоже помню, хотя тогда был еще мальчишкой. Мы были знакомы семьями. Так вот, этот Штих говаривал: «Не стану я рисковать жизнью из-за какого-то зайца, все равно о нем никто не узнает, а у князя добра и так хоть отбавляй». Штих служил еще при Вртбе, сперва где-то в Букованах, потом много лет в Петроупце. — Фассати помолчал, уставившись на пену, стекавшую по кружке Чешпивы, потер себе висок и вздохнул. — Давненько все это было!

— Мой отец при Вртбах работал в лесу, на Конопиште и в Желетинке, — вспомнил Чешпиво. — Он тоже рассказывал о Штихе. Редкостной души был человек.

— Что верно, то верно, — вставил Фассати. — С людьми обходительный, а вот дома, наоборот, поди как строг! А чему удивляться? — Фассати энергично потряс головой и сдвинул шапочку на затылок. — Когда человек в его летах женится на молоденькой... Ей двадцать, а ему за сорок. Видать, ревновал.

— Еще бы! — согласился Грдличка. — От таких браков не жди добра.

— У них три раза подряд рождались близнецы, — заметил трактирщик.

— Вот так благословил господь! — удивился Чешпиво.

— Первая пара не выжила. Второй были Ян и Маринка. Моя мамаша дружила с этой Маринкой, они были одногодки и обе страшно любили читать и играть в пьесах.

— Нет ничего хуже, чем карты, браконьерство и бабы, — покрутив ус, вслух размышлял Трезал, не слушая разговоров о лесничем. — А уж если все это соединить вместе, тогда, братцы мои, просто ужас.

— А ежели к этому еще и винище... — Чешпиво причмокнул языком и отхлебнул пива.

— Из-за пьянки целые хозяйства идут с молотка, — вставил Трезал.

— Что хозяйство! Деревни!

— А потомство-то какое у пьяницы! — Пекарь наморщил лоб. — Почти в каждой деревне есть дурачок вроде нашего Альмы.

— Целые деревни разорены, — продолжал сапожник. — Да. Но ведь не все вино хлещут. Безземельные все больше разоряются, потому что из долгов не вылезают. Корцом зерна сыт не будешь. Завязнет человек в долгах, расплатиться нечем, и пиши пропало, тащат его в суд, отнимают избу. М-да, не в одной пьянке дело, опять же налоги. Пяти грошей не доплатишь, и по приказу государя императора уведут у тебя последнюю корову.

— Охо-хо! Взять хотя бы Голмана или Лихновского, — горестно вздохнул Грдличка и ткнул пальцем в сторону задней комнаты, где сидели игроки. — Их-то не прижмешь, эти всегда вывернутся, и с податными заодно, рука руку моет.

— А Рейнек-то! И чего лезет в компанию к этим пройдохам?

— Слыхал я, что он уже вот-вот по миру пойдет.

— А чего ж удивляться? Он только и знает, что ночи напролет в карты режется.

— А Лихновский? Слыхали, он покупает усадьбу? Как бишь она называется? Та, что близ Жирнице. Старе Седло!

— Кто, кто? — переспросил Чешпиво, который не следил за разговором.

— Надо слушать, кум! — притворно рассердился Трезал. — Мы же ясно говорим: Лихновский купил Старе Седло.

— Ого-го! — воскликнул Чешпиво. — Ну как же, знаю! Усадьба, дай бог всякому.

— Целое поместье!

— Этот Лихновский — польский еврей, — объявил Чешпиво. — Они выкресты.

— Спятил ты, Чешпиво, в каждом видишь еврея.

— Подозрителен мне его нос. Уж больно длинный. Голову даю на отсечение, что его предки...

— Ходить тебе без головы! Его отец, не то дед, точно не знаю, был поляк, он у нас обосновался, когда в Польше разгромили революцию. Тогда к нам бежало много поляков, а то царские казаки забили бы их нагайками до смерти. После от нас кое-кто из них перебрался во Францию, а Лихновские остались.

— Гм.. — Чешпиво недоверчиво покачал головой.

— А может быть, он даже шляхтич?

— А как же! Шляхтич, сразу видно! — Трезал выпустил дым из трубочки. — Панские замашки, охотник до дворовых девок, ха-ха! Выбирает самых смазливых!

— Да уж, конечно, не старух, — усмехнулся Хлум.

— Как ваш Петршик? — осведомился у него Фассати, когда пекарь расплачивался за пиво.

— Озорует, что ему еще делать! — добродушно отозвался Хлум. — А как Клара?

— Моя баловница? — так же весело ответил Фассати. — Начала учиться музыке, ходит на уроки к мадемуазель Краткой. Делает успехи, она у меня способная. Мадемуазель говорит, что надо потом послать ее в Прагу, в музыкальную школу. Но я думаю, что это обошлось бы слишком дорого, да и девочка оторвется от семьи, слава ей вскружит голову, собьется, пожалуй, с пути. А что слава? — продолжал он насмешливо. — Слава, слава! Все равно что дым в небе. Нет, уж лучше не надо. Поучится у мадемуазель Краткой, и довольно. Дома этого вполне хватит... А мальчишкам моим живется неплохо, ну, сами знаете, мальчишки есть мальчишки, непутевый народ. Впрочем, у Рудольфа хорошая смекалка в торговом деле, а Виктор знает толк в сельском хозяйстве.