Пламя и ветер

День был пасмурный, ветер метался и шумел в листве старых деревьев. Похоже было, что начнется дождь. Но потом небо вдруг прояснилось, и когда советник и его приятельница стояли у могильной ограды Запа, солнце уже сияло и яркие блики играли на памятнике.

Старики склонили головы, перекрестились, с минуту постояли молча, потом пошли к выходу.

— Так проходит жизнь! — Советник покачал головой.

— Молодость не вечна, — улыбнулась старушка. — С этим надо смириться. Я уже давно смирилась.

— Да, да, что еще остается? Но, сказать по правде, не очень-то хочется смиряться.

— Вам-то что, пан советник, у вас есть дети, продолжение вашей жизни. А я? Умру, как бесплодная смоковница. — Голос старушки дрогнул, она пошарила в ридикюле и вынула платок. — А впрочем, — продолжала она уже ровным голосом, — у меня есть Клара, она мне все равно что родная дочь.

Они медленно вышли с кладбища. Клара шла впереди.

— Так приходите же к нам в гости, пан советник, почтите нас своим визитом. Буду вас ждать, дорогой друг.

— Непременно, непременно, сударыня, — заверил, прощаясь, советник. — Этого и сердце требует. Нам есть что вспомнить. Так мало уже осталось тех, кто жил в чудесные времена нашей юности. Поговорим, вспомним былое, ведь о нем можно беседовать часами.

Когда старики вспоминают молодость, в них словно бы снова течет юная кровь, глаза сияют, а голос мгновениями напоминает звуки далекой скрипки, которые на волнах аромата плывут над цветущими росистыми лугами куда-то в весенние сумерки.

И вот советник Вацлав Мах сидит в тесной комнатке мадемуазель Коралковой во втором этаже дома Фассати. Окно комнатки выходит во двор и в старый сад. Хозяйка и гость пьют кофе со сливками и сладким пирогом.

— О молодости можно говорить бесконечно, — покачивает головой советник.

Глаза старика под густыми седыми бровями блестят синевой, как кусочки лазурного неба среди белых облаков.

Кларе Фассати, которая сидит у тетушки, врезались в память эти синие глаза.

— Слушай и запоминай все, что расскажет пан советник, — наставляла ее тетушка перед приходом гостя, которого радушно приветствовал и сам Фассати. Ах боже, старый друг, старый добрый друг его матери!

— Друг Розины Бржезиновой, в замужестве Фассати, — сказал Мах. — Прелестная была девушка. Очарованье! Цветочек! Алая роза!

— Иной раз, правда, роза с шипами, как она сама нам говаривала, — усмехнулся Фассати.

— Что ж, молодость есть молодость. Но разве сравнишь наше поколение с нынешним! В наше время юность была невинна, целомудренна. А нынче? Мне, как судье, — я ведь старший советник юстиции, — приходится, знаете ли, многое слышать и видеть, уважаемый пан ресторатор.

Фассати недолго задержался у тетушки, потому что в игорной комнате снова засели картежники. Ему, мол, всюду приходится управляться самому — есть, правда, сыновья, но у тех свои дела. И Фассати поспешил вниз.

— Конечно, не стоило б столько времени отдавать трактиру, ведь света божьего не вижу, — сказал он перед уходом. — Но что поделаешь, иначе не получается. Без меня все пошло бы прахом. Одно утешение: не ради себя я тружусь, ради детей.

— Верно, верно, милый Фассати, — согласился советник. — Таков родительский удел: пока навеки не закроем глаза, все заботимся о детях.

Он долго распространялся о своих детях и внуках, наконец вспомнил: почтальоншу Вытейчкову и Запа, но к этому моменту уже устал от разговоров и ему захотелось покоя. Оно и понятно: когда человеку за восемьдесят, трудновато провести без отдыха целый день.

Старший советник юстиции Вацлав Мах родился в семье портного, окончил пиаристскую коллегию и поступил в Пражский университет, где очень сдружился с многими коллегами по философскому факультету, особенно с Запом. Но самым близким его другом стал Карел Гинек Маха[27]. Вацлав бывал в семье Махи, которая жила близ Скотного рынка, его принимали там как родного. В 1832 году они, вместе с Махой, поехали на праздники в свой родной город. Студенты там устраивали чешский бал и любительский спектакль, ставили комедию Штепанека «Чех и немец»[28]. Неожиданно возникло — осложнение: не приехал студент-богослов Визнер, который должен был играть главную роль Яворника и написать пролог. Надо было отменить спектакль, какой конфуз! Вот потешилось бы над ними пронемецки настроенное общество городка!

И тут, как добрый гений, появился Вацлав Мах, а с ним — Карел Гинек Маха. Карел Гинек Маха актер и поэт из Праги! Многие студенты знали его по университету или видели в театре Тыла[29] и восхищались его стихами, печатавшимися в «Вечернем развлечении». Рослый, стройный, темноволосый юноша, с гордым, высоким лбом и горящими глазами — поэт Маха, надежда чешской культуры!

Согласится он сыграть вместо Визнера?

Маха усмехнулся своей характерной усмешкой и кивнул. Охотно. Роль он хорошо знает, не раз исполнял ее в Праге. А пролог он напишет сам. И в стихах.

Студенты ликовали. Празднество, к которому они так долго готовились, от которого так много ожидали, состоится!

Сбор шел в пользу чешской общественной библиотеки.