Пламя и ветер

— Я здоров как бык, — говаривал он, когда жена предлагала сделать что-нибудь за него и дать ему отдохнуть. Мария понимала, что ему надо бы показаться доктору и основательно полечиться. Эх, кабы жив был Штястный!

«Надо было мне тогда не чваниться и наняться к Боровичке! — упрекал себя Хлум. — Не хотелось снова служить у хозяина, как я прослужил всю жизнь, хотел быть сам по себе, никому не подчиняться, оставаться вольной птицей... И вот, живу хуже батрака».

6

Хлум редко заходил теперь к Фассати, у него пропал интерес к пустым разговорам, которые обычно там велись. Зато туда зачастили многие из молодых горожан, которых Хлум знал только по фамилиям их отцов.

Сменились и прежние картежники.

— Как поживает ваша Клара? — справился он как-то у Фассати.

— Как ей поживать! — отозвался тот. — Сидит себе дома. Она уже барышня на выданье. А как ваш сын? — Фассати вдруг сделал серьезное лицо. — Пан Хлум, — сказал он, — зря вы посылаете его развозить хлеб, пора вам взять ученика. Ведь Петр — гимназист, а вы из него делаете поденщика. Это же неслыханно в Ранькове.

Но Хлума было не пронять такими разговорами.

— Он работает и учится. Стыдиться работы, какая бы она ни была, нет причины. Пускай стыдятся бездельники, которые живут чужим трудом, — это мой взгляд, и вы его давно знаете, пан Фассати. Я имею в виду прежде всего духовных лиц и крупных торговцев.

— Странно вы иногда высказываетесь, — погрозил пальцем трактирщик и почесал за ухом, сделав хитрое лицо. — Совсем как социалист!

— В этом я с ними согласен.

— Дело ваше, но люди, знаете ли, толкуют разное насчет того, что ваш Петр развозит хлеб. Господин аптекарь, господа учителя.

— Ах, господи, какие аристократы! Не в замке ли они родились? — засмеялся Хлум. — Задаются, будто у них под штанами не такая же задница, как у всех.

— Вы сегодня остры на язык, пан Хлум, прежде вы таким не были, — озадаченно протянул Фассати.

— Я-то изменился, а о большинстве наших мещан того нельзя сказать. С них все как с гуся вода. Именно так. Большинство наших раньковчан — не успеют жениться, глядишь, ожирели, опустились, поотращивали бороды, а душа у них мохом обросла. В двадцать шесть, двадцать восемь лет они уже старики, их не стронешь с места, пока гром над головой не грянет.

На другой день утром Хлум, придя будить сына, впервые с удивлением заметил, что лицом Петр похож не только на него, как это было прежде, в нем проглядывают еще смутно знакомые черты матери, деда — его, Иозефа, отца, — и тетки Анны.

Петр спал совсем раскрытый, в головах стоял стул, на стуле потухшая керосиновая лампа, фитиль еще чадил. Рядом лежала книга. Неужто он зубрил до поздней ночи? Нет. Что же это за книга? «Избранные сочинения Карела Гавличка-Боровского».

«Не очень-то усердно занимается мальчишка, — подумал Хлум. — Больше читает. Слава богу, что хоть не какие-нибудь глупые книжки».

Хлум перелистал книгу, из нее выпали листки: Петр выписывал из них наиболее острые места из стихов Гавличка. Хлум стал читать их, смеясь и не замечая времени, и так задержался с выпечкой хлеба, что Петр уже не смог разнести товар, а поспешил прямо в гимназию.

В тот день Хлум решил, что отныне будет развозить хлеб сам. Не потому, что из-за этого местные глупцы смотрят на Петра сверху вниз, а просто потому, что не может же сын делать два дела сразу.

Возник спор. Петр решительно не принимал поблажки, как ни противна ему была развозка хлеба, — у отца больное сердце, и ему не управиться со всеми делами.

После долгого семейного совета Хлум отказался от аренды пекарни старого Кваснички, тележку продал соседу Рохлине, громадного, вечно голодного пса Енерала — мяснику Велебе, а Лийона подарил шарманщице Зикмундовой из Хотышан. Петр очень любил Лийона и упрашивал родителей не отдавать его. Но разве по средствам было Хлумовым кормить такую большую собаку? С тяжелым сердцем пришлось отказаться от пса.

Хлум поступил простым пекарем в пекарню Зиха. Рассеялись как дым мечты о телеге, лошади и собственном доме. Горестно вздохнув, Хлум махнул на все это рукой.

— Вас прокормлю, а это главное, — говорил он, каждую субботу кладя на стол четыре гульдена.

Мария чуть не плакала — нелегко было прожить на эти деньги. Хорошо еще что Хлум — уже не мастер, не хозяин, а просто пекарь Хлум! — каждый день приносил домой десяток свежих, хрустящих булок.

То-то теперь отсыпался Петр!

И все же порой ему не хватало четвероногих друзей, он скучал, и по ним, и по людям, еще сонным, растрепанным, которых он привык беспокоить рано утром, особенно охотно делая это в тех домах, где были молоденькие девушки.