Пламя и ветер

Мария Хлумова целый день крутилась как белка в колесе, ей некогда было даже поделиться тем, что накипело на душе. Вечно она торопилась, будто за ней гнались собаки, как выражался муж.

После многих лет разлуки вдова Ержабкова наветила Марию и пригласила ее к себе, они, мол, снова будут делиться огорчениями, надеждами и чаяниями, прежде всего, конечно, о будущем своих детей.

— Наш Петр хочет быть доктором, — рассказала Мария Ержабковой. — Нет, нет, не священником. Он уже давно раздумал, и я его понимаю. Видите ли, священник живет без жены и без детей, а разве это настоящая жизнь? Да и мне охота быть бабушкой и нянчить внучат.

— Ну, конечно, еще бы. Докторов все уважают. И доходы у них какие!

— Да как сказать... Вот доктор Штястный никакого наследства своей семье не оставил. Даже, говорят, не расплатился за квартиру.

— Неужели? — поражалась Ержабкова, хотя отлично знала, что доктор Штястный не нажил никакого состояния потому, что с бедных ничего не брал, а богатые раньковчане — их было немного — ездили лечиться в Прагу; за местным доктором они посылали, лишь когда их внезапно прихватывало и было совсем невтерпеж.

Мария и ее приятельница потолковали о докторе Седмике и его супруге, которая, как говорят, была дочкой пражской швейки. А отец доктора Седмика был клепальщиком и погиб на стройке какого-то дома или собора — упал с лесов и разбился насмерть. Седмик еще студентом квартировал у портнихи, жил там как свой, вот и вышло, что он женился на бедной девушке.

Вдова Ержабкова уже совсем свыклась с Раньковом. Теперь она и не представляла себе, как могла долго жить в деревне, в жалком селении, вроде того, где учительствует ее сын Ладислав.

В один прекрасный день Ладислав приехал навестить мать — словно с неба свалился! — и объявил, что женится. Он, правда, еще молод, но ему не хочется жить одиноко, да это и понятно: мужчине одному скучно.

Что хорошего в холостой жизни? Знай таскайся по трактирам! Сколько учителей спилось! Начинали с малого: живя в деревне, выпивали одну кружку пива в обед, другую вечером. Дальше — больше, и уже не отвыкнешь: привычка — вторая натура. Мало ли учителей — в общем-то хороших людей — каждый день торчат в трактире, хлещут пиво, иные пьют, как лошади, отрастили животы, нажили сахарную болезнь и к пятидесяти годам отдают богу душу.

Ладислав Ержабек приезжал в Раньков редко, каникулы он обычно проводил с рюкзаком за плечами, бродил по Шумаве и по Крконошским горам, или в Уголицах готовил к экзаменам детей тетки Яндечковой.

Что бы там люди ни говорили, он правильно поступил, что женился рано, сразу же после того, как его освободили от военной службы, — слава богу, женившись, он стал завзятым трезвенником, основал общество «Сокол», читает лекции о трезвости. Да, да, трезвенник! Видимо, к этому его побудила жена, Славка. Ее отец — хоть о покойном и не годится говорить дурное — изрядо закладывал, и Славка опасалась, чтобы того же не случилось с мужем. Теперь они оба состоят в обществе трезвости.

Мария Хлумова была подробно осведомлена о всех семейных делах вдовы и сама ничего не таила от нее — как уж повелось с первых дней их знакомства, столь прискорбно прерванного несчастным долгом и еще более роковым: переездом Хлумовых на мельницу.

Вдова до сих пор стыдилась того, что тогда, будучи в крайне стесненных обстоятельствах, не смогла заплатить долга. Мария знала все подробности жизни ее сына Ладислава и дочери Луизы — она двумя годами младше брата, — вышедшей замуж за егеря Иозефа Коваржика.

Кузина вдовы, Поликсена Яндечкова из Уголиц, сама выбрала, и очень удачно, мужа для Луизы и сама же справила ей приданое. Да еще какое! Такое Коваржик не получил бы даже за невестой из богатой крестьянской семьи. Капитала, правда, за Луизой не было, да Коваржик и не претендовал на него, — кроме Луизы, ему ничего не было нужно. Служба у него хорошая, пожалуй, и чиновник такой позавидует, живется им отлично.

— Я вам обо всем рассказываю, как сестре родной, — говорила Ержабкова. — Только уж вы другим не говорите, люди ведь любят позлословить... Знаете, и чистая вода мутится, коль течет по грязному желобу.

— Мне можете доверить, разве я вас подвела хоть раз? — успокоила ее Мария, не сводя больших темных лаз с худого лица приятельницы. Вдова, бледная и поджарая дама, покачала головой и стала рассказывать о знакомстве ее дочери Елены с раньковским податным чиновником Франци Беркой, уроженцем Пардубиц.

— Они друг в друге души не чают, ничего кругом не видят. Понятное дело, любовь. Нет ничего прекраснее любви двух молодых сердец. Только любовь, а не рассудок делает брак счастливым.

— А почему Мартичке не нравится, что Франци бывает у вас в доме? — осведомилась Мария. — Ревнует она к нему сестричку, или просто он ей не по душе?

— Подумать только, что говорят! — уклонилась от ответа вдова. — И кто сказал вам такую глупость, хотела бы я знать? — Она покачала головой, подняв глаза к потолку.

— Да вы же сами, пани Ержабкова.

— Быть не может! — почти обиделась вдова. — Вот уж не помню!

Она встала, собираясь уйти, но снова уселась.