Племянница словаря. Писатели о писательстве

После полуночи, когда гости уже перестали обращать внимание на праздничную программу, на сцене появился Маяковский – высокий, серьезный, в желтой блузе.

Он долго смотрел на публику, а когда она утихла, густым басом начал читать знаменитое теперь «Нате!»:

Вот вы, мужчина, у вас в усах
Капуста где-то недокушанных, недоеденных щей.

Зрители смотрят в ту сторону, куда указывает футурист.

Вот вы, женщина, на вас белила густо,
Вы смотрите устрицей из раковин вещей…

И посетители уже прикрывают драгоценности.

Окончательно вывели публику из себя последние строки:

«А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется – и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я – бесценных слов транжир и мот».

Раздались свист и крики «Долой!», особо впечатлительным дамам, как поговаривали, стало плохо. Маяковский подначивал:

– Еще! Еще! Дайте насладиться идиотами!

Открытие кафе превратилось в драку с битьем бутылок и графинов.

Успокаивать гостей пришлось полицейским – так закончился первый и последний вечер в «Розовом фонаре».

* * *

Кстати, и популярнейшее в Петербурге артистическое кабаре «Бродячая собака», где любили проводить время знаменитые поэты, писатели, художники, режиссеры и артисты Серебряного века, было закрыто по распоряжению городских властей 3 марта 1915 года после выступления Маяковского, который из своего чтения стихов устроил настоящий антивоенный митинг, вылившийся в очередной скандал.

* * *

Надежда Вольпин, гражданская жена Есенина, вспоминала такой случай.

«Есенин влюблен в желтизну своих волос. Она входит в образный строй его поэзии. И хочет он себя видеть светлым блондином: нарочито всегда садится так, чтобы свет падал на кудри. А они у него не такие уж светлые. Не слишком отягченные интеллектом женщины, для которых человечество делится на блондинов и брюнетов, зачислили б Есенина в разряд «темных блондинов». Зато эти волнистые волосы цвета спелой ржи отливали необычайно ярким золотом. Всякое упоминание, что волосы у него якобы потемнели, для Есенина, как нож в сердце.

И вот однажды…

«Стойло Пегаса» (кафе на Тверской). 1921 год. Они стоят друг против друга – Есенин и этот незнакомый мне чернявый человек одного с ним роста, худощавый, стройный. Глаза живые, быстрые и… равнодушные. Нет, пожалуй, любопытные. Холодные.

– Сколько лет? Неужели пять?

Не ответив, Сергей спешит поймать меня за руку, подводит к гостю. Знакомит взволнованно.

– Мой старый друг, Леонид Утесов. Да, друг, друг!

Тот, не поглядев, жмет мою руку. И воззрился умиленно на Есенина.

«Актер», – решила я (имя ничего мне не сказало).

– А кудри-то как потемнели! Не те, не те, потемнели!

Есенин грустно и как-то растерянно проводит рукой по голове.

– Да, темнеют… Уходит молодость…

Я сердито смотрю на Утесова. Зачем огорчает Сергея этим своим «потемнели»! Не знает, что ли? Светлые волосы с таким вот выраженным золотым отливом запоминаются еще ярче и светлей. Мне хочется объяснить это Сергею. Но одессит (я разобралась, гость – из Одессы) заспешил закрутить собеседника своими «А помните?!.»

На лице Есенина… нет, уже не грусть, скорее, скука.