Пленная Воля

Стряхнув, как ризу, сон ночной
И тьму, как полог, раздвигая,
Она белеет предо мной,
Чуть зримая, почти нагая.

Бледней, чем смертный грех, лицо,

Светлы, но не сверкают очи;
Лежит вкруг бедер пояс ночи,
Как серебристое кольцо.

Но кто-то радостный и грубый —

Не знаю: бог иль человек? —
Живую плоть мечом рассек
И жадно окровавил губы.

Еще немотствуют уста

О том, что будет слишком рано.
И рдеет алая черта
Незаживающею раной.

Ночь

Пришли и стали тени ночи…

Я. Полонский

Пришла и стала за окном
Стыдливой, тихою черницей,
Блистая лунным ночником,
Мерцая звездной плащаницей;

Прильнула к звонкому стеклу

С глухой и жадною мольбою,
И мягким ложем стелет мглу
Вокруг себя и под собою.

Не разглядеть ее лица,

Не слышно тающего зова,
Но синий блеск ее венца
Как звон несказанного слова.

И тщетно все, что день воздвиг

Самоотверженно и строго:
Унылый подвиг, мудрость книг,
Любовь, и долг, и вера в Бога;

Но там, где ходит за окном,

Мерцая звездной плащаницей,
Притоном будет каждый дом
И каждая жена — блудницей.

«Быть тяжелей соленейшей воды…»

Быть тяжелей соленейшей воды
И погрузиться в глубь морскую,
Где неподвижны пышные сады
И ни о чем вовек не затоскую;

Тяжелым стать, как налитый кувшин,

Глухим и тусклым в тишине бесцветной,
И на далекий гул земных годин
Не отзываться радостно и тщетно.

К чему глядеть на зыбкую волну

Иль челноку свое доверить тело?
Вчера тошнило, завтра утону,
Сегодня мне все это надоело.

И зыбь, и рябь — унылая игра,

Пустое щекотанье эпидермы;
И каждому когда-нибудь пора
Найти приют устойчивый и верный.

«На желтоватом лоскутке, по ленте…»

На желтоватом лоскутке, по ленте,
Из букв печатных набраны слова;
Пятнадцатое — имя: Иннокентий;
А первое, меж цифрами: Москва.

Вчера писалось это на Арбате,

И сколько сотен длинных верст прошло.
Я только что лениво сполз с кровати,
И небо мутно, как в окне стекло.

И вдруг — Москва и друг мой, Иннокентий,

И срок так краток, что, наверно, есть
Живой и теплый след на узкой ленте
И не застывшая в словах застывших весть.

Так краток срок, как будто время тает,

Недвижное пространство растеклось,
И вечность — в пролетевшей птичьей стае —
Меня крылом задела сквозь стекло.

«Люби — приказанье; а вот: полюби…»